Сердце и поврежденная рука мучительно ныли, и мне было ужасно стыдно за собственный страх. Я присел у стены, чтобы перевести дыхание, моля о спасении. В ноздри ударил сладковатый запах. Подняв руку к лицу, я обнаружил, что кровь пошла носом. Кто-то бежит следом? Вскочив на ноги, я вжался в ближайший дверной проем и прислушался. Где-то капала вода. Я едва не умер от страха, когда над головой пронеслась летучая мышь, впорхнувшая в открытое окно на другой стороне улицы. Я снова сел. Закутавшись в рубища, на Praga do Limoeiro, площади Лимонного Дерева, между овец спали нищие. Один из них проснулся и взглянул на меня с глупым любопытством.
Срезав угол возле старой таверны с постоялым двором неподалеку от нашего дома, я спустился по ступеням мимо проклятого дома, в котором Исаак ибн Захин зарезал своих детей и покончил с собой после обращения. Вышел на аллею позади церкви Святого Мигеля. Будто остановившись после головокружительного падения кубарем с холма, я обнаружил, что бреду по площади Святого Петра. Под ногами валялись сотни головок лука и чеснока: перевернулся возок. Вокруг вывалившихся внутренностей обнаженного и обезглавленного тела шевелился живой остров черных крыс. Я помчался к дому. С тех пор как я побывал здесь больше полудня назад, вокруг почти ничего не изменилось. Ни души вокруг, все стены вымазаны дерьмом, лавки разграблены, двери и ставни разбиты вдребезги. У входа в здание нашей школы висело тело: доктор Монтесиньош. Кто-то кровью нарисовал ему на груди крест. Изо рта торчал золотой соверен: должно быть, смелому еврею положили в рот монету, чтобы он смог оплатить переезд на пароме через Иордан. Одна из сандалий соскочила с ноги, зацепившись пяткой за сучок олеандра. Я забрал ее.
Я пробрался к дому, проскользнул в ворота. Две курицы, вырвавшиеся из курятника, с квохтаньем бродили по двору, выклевывая что-то между камней. Лимонное дерево было срублено. Про себя я произнес предписание, касающееся вырубания плодовых деревьев во время осады, изложенное во Второзаконии: «Если долгое время будешь держать в осаде какой-нибудь город, чтобы завоевать его и взять его, то не порти дерев его, от которых можно питаться…» Потом позвал громким шепотом.
— Синфа, Иуда, Эсфирь…
Я почти произнес вслух имя дяди, но вставшая перед глазами картина — распростертое на полу холодное бескровное тело — заставила сжать губы. Стоило мне взяться за ручку двери, как Розета серым призраком спрыгнула со стены рядом со мной. Вишенки, висевшие у нее на шее, пропали.
— Постой, — прошептал я ей.
Но как только дверь приоткрылась, кошка прошмыгнула в дом.
— Мама… Эсфирь… — тихо позвал я.
Ночной мрак затаил дыхание.
Очаг на кухне давно остыл. Я ощупал плитку на полу. Она была влажной. Кровь? Я поднес пальцы к глазам. Всего лишь вода. Я порезался о кончик упавшего ножа, чертыхнулся, потом благословил Того, кто вложил силу в металл. Пробираясь к комнате, где жил вместе с Иудой и Синфой, я держал нож перед собой. Погладив их холодные пустые постели, я прошептал молитву об их безопасности. Кое-как доковыляв до маминой комнаты, я тихо позвал ее, нащупал кончиками пальцев аккуратно застеленную кровать. Накинул ее одеяло на плечи, чтобы унять дрожь. Куда они могли подеваться?
В моем сундуке снова порылись воры, но у меня все еще оставалась поношенная одежда, полученная в наследство. Скинув с плеч одеяло и сняв тяжелую абу Аттара, я натянул пару отцовских льняных штанов и одну из рубашек старшего брата. В сундуке дяди обнаружился старый шерстяной плащ. Неужели я остался один, наследником всех его вещей, обязанным рассказать его историю?
Подойдя к дому Фарида, я шепотом позвал его отца, Самира. Громкий стук шагов за стеной заставил меня пригнуться. Когда я выглянул из укрытия, то увидел двоих мужчин, вооруженных мечами. Они вертели головами, осматривая двор.
Внезапно подошвами ступней я ощутил три удара по плитке пола. Еще один. Затем четыре. Это был Фарид: он выстукивал сигнал откуда-то из задней части дома. Я пробрался через его комнату на кухню. Потная ладонь схватила меня за руку. Мы поцеловались, а потом я долго обнимал Фарида, пока его безмолвные рыдания не просочились сквозь кожу прямо в мое сердце. Но нельзя было позволять эмоциям взять верх, и я бережно отстранил его.
— Я никого не могу найти, — сказал я ему на языке жестов.
Я думал рассказать ему о дяде, но решил приберечь знание о его смерти, словно так оно становилось ложным. Ведь мой учитель был мощным каббалистом. Мог ли он наслать такую иллюзию?
Фарид принялся бессвязно, резко жестикулировать, а я не привык быстро понимать слова, которые он выстукивал на моей ладони.
— Помедленнее, — взмолился я.
— Когда пришли христиане, я пытался сбежать из Маленького Еврейского квартала, — рассказывал он. — Но их было слишком много. Как туча саранчи. Я вернулся и спрятался. Краем глаза видел Иуду. Только его. Отец Карлос бежал с ним по улице Святого Петра. Они скрылись в его церкви. Я пытался позвать, но мой голос…
Так Карлос жив! Похоже, он и вправду прятался, когда я стучался к нему в дверь! Но что же тогда с Иудой?
Ладонь Фарида вытянулась и прижалась к моей. У него бешено колотилось сердце. Время и пространство отступали, покуда не остались лишь два призрака, встретившиеся на грани тепла.
— Я пытался подать тебе знак, — жестикулировал я, — выбивал pi днем, где-то час или два спустя после вечерни, но никто не отозвался.
— Я искал Самира.
— Получилось?
Он помотал головой.
— Он был в тайной мечети где-то в Мавританском квартале, когда они пришли. Туда я не мог пойти. Я не знаю.
— Двое крестьян с мечами срубили святыню нашего двора, — просигналил я. — Давай выберемся отсюда и пойдем к Святому Петру, поищем Иуду и Карлоса.
Фарид поднялся, провел меня сквозь квадратные пятна света и тьмы на полу к двери черного хода. Как только мы вышли наружу, на нас набросился длинноволосый парень с острогой.
Острие задело меня. Я нырнул на камни мостовой. Правое предплечье горело. В ране над локтем скопилась кровь.
Фарид вздернул меня на ноги, и мы, обезумев, помчались к реке. На Ступенях Еврея я понял, что наш инквизитор бежит следом, громко взывая о помощи, и наверняка соберет целую толпу, если мы не заставим его замолчать. Я остановился, поймал Фарида и жестами объяснил ему свой план. Он кивнул, сбежал вниз по ступеням и свернул в аллею возле аптеки сеньора Бенадифа.
Зажимая рану левой рукой, я ждал на верхней ступени своего противника. Я сбросил сандалии, чтобы увереннее держаться на камнях. Он подбежал, тяжело дыша. Теперь я видел, что он моложе меня, с округлым лицом фермера, с копной спутанных черных волос. Несмотря на всю свою жестокость, смотрел он испуганно. На поясе у него болталась связка человеческих ушей, в одном из них красовалась изящная серьга. В другое время и в другом месте я нарисовал бы его в образе одного из обезумевших сыновей Саула. Но какой же смысл был во всем этом? Словно Лиссабон распахнул свои ворота перед всепоглощающим помешательством. Дыхание мое между тем выровнялось, и пейзаж вокруг внушал чувство за пределами человеческого ужаса.
— Убирайся назад к своему просу и ржи, — сказал я ему.
— Ты украл у моего отца лучшие поля! — крикнул парень в ответ и подобрался, словно готовясь к прыжку. — Не смей двигаться! — велел он.
Острие остроги неловко моталось: видно было, что парень не привык обращаться с этим орудием.
— Я иллюстрирую рукописи и продаю фрукты. Я никогда ничего не крал.
Странно бывает, когда чувство юмора возвращается в самые жуткие моменты жизни. «Хм, — подумалось мне, — ну, это не совсем так. Однажды с другом стянули бисквит…»
— Marranos! Все сюда! — заорал он во всю глотку. И с упрямой яростью добавил: — Землю, которая была нашей тысячелетиями! Твой народ… Вы живете за наш счет, вы принесли нам чуму, вы пьете кровь наших детей!
— Жалуйся тем, кто отнял у тебя землю! — сказал я.
