Однажды вдруг подумалась странная вещь. Не то, что я долго обдумывала эту мысль, она как будто пришла в голову сама — я буду всегда, всю жизнь чувствовать себя неудачницей, если не смогу хотя бы немного научиться танцевать так, как видела в Театре ночью. Только так стоит танцевать, а все прочее — унылая трата времени.

В один из дней Стеллу вдруг вызвали к начальнице училища. на следующем уроке ее не было, и я начала тревожиться, не случилось бы чего — нибудьплохого. Между уроками Стелла подошла ко мне. Она была одета в плащ, в руках у нее был какой‑то узел, похоже, что с одеждой и сумка с книгами. Стелла хмуро посмотрела на меня:

— Меня исключили из училища.

— Почему? Что ты сделала? — я очень испугалась и огорчилась.

— Ничего не сделала такого. Просто сильно выросла. Сама видишь, я на целую голову выше тебя. Госпожа Фарриста сказала, что мне уже сейчас партнера трудновато будет подобрать, а если я еще подрасту… а понятно, что подрасту…В общем, балет теперь не для меня.

Я знала, что так бывает, но все же надеялась, что со Стеллой такого не произойдет… Нужны ведь и высокие танцовщицы…

— Она сказала, — продолжала сердито Стелла, — что если бы я очень хорошо танцевала, у меня, может, и были хотя бы в некоторых спектаклях сольные партии. Но, во — первых, танцую я не так хорошо, а, во — вторых, для сольных партий в Театре итак хватает балерин. А если танцевать в кордебалете, то я буду слишком выделяться, ну, и пару, если понадобится, еще и не найдешь. Вот так. Это она так сказала.

— И ничего нельзя изменить? — я уже совсем расстроилась. И потому, что было жаль Стеллу, и потому, что я оставалась здесь совсем одна.

— Ничего, — хмуро сказала она. — Начальница уже и папе моему написала, вчера еще, сейчас вот спущусь в вестибюль, буду его ждать. Вещи уже собрала, форму отдала кастелянше, а учебники — госпоже Нилль, она их отнесет в библиотеку. Вот так.

Я взяла у Стеллы сумку с ее собственными книгами и проводила до вестибюля. Там Стеллу ждало все ее семейство, все Тирлисы собрались, чтобы утешить ее и поддержать. За окном идет дождь со снегом, а у них в доме — тепло, пахнет только что испеченным пирогом… Как хорошо, когда есть семья, люди, которые любят тебя и всегда помогут и поймут.

Мы попрощались со Стеллой, и Райнель, ее старший брат, пообещал, что они обязательно будут приглашать меня к себе. Зазвенел колокольчик, и я побежала на урок, хотя очень хотелось побыть внизу и попрощаться как следует — кто знает, когда увидимся теперь… Холодная злая льдинка неожиданно уколола в сердце — я совсем одна, а у нее есть семья… Но льдинка быстро растаяла, только осталось неприятное чувство, что я не могу еще совсем бескорыстно радоваться или огорчаться за подругу.

Я вообще стараюсь не завидовать Стелле, потому что все время думаю — мама бы сказала, что очень скверно — не уметь радоваться за подругу и надо заставлять себя не завидовать, а радоваться тому, что у нее — такая чудесная семья. Я стараюсь, но получается не всегда. Госпожа Ширх про это сказала однажды, что «не надо ничего из себя выжимать». Она, пожалуй, отчасти права. С другой стороны, если себя не заставлять, ничего вообще не получится. Хорошо бы узнать еще чье‑нибудь мнение, хотя это мнение может быть совсем другим — а что же делать мне? У детей все просто — они слушают, что говорят родители, вот и все. А взрослым, получается, надо все время самим что‑то решать. Не зря мне никогда особенно не хотелось быть взрослой.

Теперь некому будет показать мой «парящий над землей» прыжок… Хотя почему некому! Наверно, госпожа Таларис будет рада посмотреть, что я придумала. Почему обязательно Нерсален… Значит, так и сделаю, после следующего урока попрошу, чтобы она посмотрела. После отдыха и дневного чая у нас начались занятия танцами. В конце, когда девочки разошлись переодеваться, я подошла к госпоже Таларис, стоявшей около окна. Она, как всегда очень прямо держа спину, смотрела куда‑то вдаль. Мне было жаль отрывать ее от отдыха, и я почти передумала, но она сама обернулась и спросила:

— Ты хотела что‑то сказать?

— Да. Вы знаете, я придумала одну фигуру… прыжок… я не знаю, может быть, такому в старших классах учат, но я не видела, то есть, не видела именно такое…

Кажется, я начала говорить что‑то несуразное, но преподавательница не стала меня смущать, выясняя подробности, а просто попросила показать свой прыжок.

Я представила, как звучит музыка (на своих уединенных репетициях я придумывала, под какую музыку можно это танцевать) и, пробежав несколько мелких шажков, прыгнула, замерла на долю секунды на самом пике движения, опустилась на пол и сделала пируэт.

— Еще раз! — велела госпожа Таларис.

Я повторила, уже с большей уверенностью, и, по — моему, получилось лучше.

— Удивительно, неужели ты вот так, сама это придумала? Никогда ничего подобного не видела!

Сказать, что сама? Но ведь это неправда. Но, с другой стороны, те, из призрачного балета, все же танцевали не совсем так. Как же все это объяснить? Об этом раньше не думалось, а сейчас ничего не приходило в голову.

— Ну, это неважно! А господин Нерсален видел? Что он сказал?

— Еще нет, я только вам…

— Как! Да надо же немедленно ему это показать, пойдем сейчас же… Нет, постой, у меня урок. Тогда после следующего занятия, обязательно приходи, отведу тебя на репетицию, и ты покажешь ему, как ты научилась. Ты умница, просто умница!

После следующего урока я снова прибежала в танцкласс. Преподавательница уже отпустила учениц и ждала меня. И мы направились через Театр, в репетиционный зал.

Шла репетиция одной из военных сцен. Артисты изображали враждующих воинов, одни в черных, другие в белых костюмах. Следующая сцена — поединок командора и предводителя другой армии. Но ее репетировать не стали, Нерсален отпустил артистов довольно быстро, видимо, мы пришли к самому концу. Госпожа Таларис подошла к нему и что‑то сказала вполголоса. Постановщик повернул ко мне голову и устало махнул рукой, подзывая к себе. Видимо, сегодняшний день был для него длинным и нелегким.

— Что у вас? — спросил меня без особого интереса.

— Покажи свой прыжок, не волнуйся, — сказала госпожа Таларис.

Я пробежала несколько шагов по сцене, прыгнула, замерла на секунду в воздухе, выгнув спину и подняв руки, потом опустилась и сделала пируэт. И вдруг мне захотелось и вправду взлететь, меня переполняли сила, надежда и восторг. Я снова прыгнула, словно взлетела…

Госпожа Таларис захлопала в ладоши. Нерсален смотрел удивленно и почти недоверчиво.

— Кто вас так научил?

— Я репетировала, постоянно, одна, мне хотелось попробовать, получится ли у меня.

— Вижу, что получилось… А сделайте‑ка еще вот так…

Он показал какую‑то танцевальную фигуру, которой мы еще не изучали на занятиях. Я попробовала повторить — кажется, похоже.

— Теперь давайте еще раз ваш прыжок… Отлично… И еще раз, но перед тем, как прыгнуть, несколько шагов вот так…

— Ну, что? — спросила Нерсалена госпожа Таларис. Я подошла к ним и тоже ждала, что же он скажет. Постановщик о чем‑то размышлял. Потом повернулся к музыканту, игравшему на репетициях, и велел ему сыграть музыку моей танцевальной партии. Пока тот искал ноты, Нерсален принялся объяснять мне:

— Вот что… Этот прыжок вы сделаете в середине, вместо того, чтобы перебежать на тот уступ… Или лучше в конце?

Он повернулся и крикнул за кулисы:

— Эй, принесите декорации ко второму действию! Да, скалу! — потом снова мне: — Сейчас попробуем.

Кто‑то из артистов выглянул из‑за кулис и спросил:

— Разве сейчас не наше время?

— Нет, с вами потом, завтра. Ставьте скалу сюда. И найдите Смарга, скоро он тоже понадобится.

Нерсален задумчиво рассматривал скалу, которую устанавливали рабочие. Потом, как будто говоря сам с собой, начал рассуждать:

— Когда командор увидит, что лань взлетает в воздух, как птица…вот сюда надо будет дать света побольше… то он поймет, что лань эта непростая и вот именно потому и пойдет за ней… Да, может получиться намного лучше, чем раньше…