Сначала Помпей пошел в Понт, завершил его покорение и образовал новую римскую провинцию «Вифиния и Понт». Оттуда, в 64-м году он двинулся на юг в Сирию, которую, в качестве «правопреемника» армянского царя, объявил достоянием римского народа и римской провинцией. Надо отдать должное Помпею — он потратил немало сил на устройство дел в этой раздираемой внутренними распрями стране. И вообще его гражданская деятельность на Востоке оставила очень хороший след (быть может, и в этом он старался превзойти Лукулла). Он основал около сорока новых городов, которые стали дополнительными центрами эллинской цивилизации. Уже существующие городские общины получили от него уложения об их гражданском статуте. На эту работу Помпей потратил целый год. Плутарх в лестных выражениях отзывается о миротворческих усилиях Помпея:
«Что касается городов, то многие он основал, а многие освободил, подвергая наказанию тиранов, захвативших их. Больше всего времени он посвящал разбирательству судебных дел, улаживая споры городов и царей. Куда он сам не мог прибыть, он посылал своих друзей. Так он послал трех посредников и третейских судей к армянам и парфянам, которые попросили его решить их спор об одной области. Действительно, слава его могущества была велика, но не меньшей была и слава его справедливости и милосердия. Эта его слава, — добавляет Плутарх, — покрывала большинство проступков его друзей и доверенных лиц, так как по натуре он был неспособен обуздывать или карать провинившихся. Сам же он оказывал такой ласковый прием всем, кто имел с ним дело, что обиженные легко забывали и прощали алчность и грубость его помощников». (Там же, XXXVIII)
Затем честолюбие погнало Помпея дальше на юг. Он вознамерился пройти через Аравию к Красному морю, чтобы «победоносно достигнуть Океана, окружающего со всех сторон обитаемый мир» (Плутарх. Там же). Первой на его пути лежала Иудея. Здесь тоже царили хаос и междоусобицы.
Еще в 168-м году до Р.Х. сирийский царь Антиох IV Эпифан обложил подвластную ему Иудею огромной данью, захватив Иерусалим, ограбил храм, поселил в городе чужеземцев-язычников и всячески издевался над религией иудеев: запретил празднование субботы, обряд обрезания, заставлял есть свинину Храм Иерусалимский был наречен святилищем Зевса. В следующем году началось восстание. Его возглавил Маттатия — священник из рода Хасмонеев. После его смерти руководство партизанской войной перешло к сыну Маттатии — Иуде Маккавею. Четыре военных похода, предпринятых против повстанцев, окончились неудачей. В 164-м году, после смерти Антиоха, воины Иуды Маккавея овладели Иерусалимом. Храм был очищен от языческих идолов (в честь чего был установлен праздник иудеев — Ханука). Спустя три года был заключен союз с Римом, а в 142-м году Иудея обрела полную независимость. Во главе государства с тех пор неизменно стояли цари-первосвященники из рода Хасмонеев.
В 64-м году этот сан оспаривали два брата из этого рода: Аристобул и Гиркан. Последнего поддерживали «фарисеи» — знатоки Торы, религиозные ортодоксы, а также жрецы храма. Аристобул же опирался на «саддукеев» — высшие светские круги и наемную армию. В разгар этой распри к стенам Иерусалима подошел Помпей со своим войском. Жрецы, поступившись патриотизмом, открыли ему ворота города. Аристобул был пленен. Его войско еще в течение трех месяцев оборонялось в храме, который римлянам пришлось брать приступом. Гиркана провозгласили первосвященником и «этнархом» — правителем (но не царем) Иудеи, которую Помпей объявил частью римской провинции Сирия.
После этого он двинулся было еще дальше на юг, к Петре, но тут прибыли гонцы из Понта с известием, что Митридат в своем пантикапейском дворце (близ Керчи) приказал рабу убить себя после того, как его собственный сын Фарнак поднял против него восстание, а все приближенные царя покинули повелителя. Фарнак написал в письме, что пошел против отца ради Помпея и римского народа. Такому повороту событий не следует слишком удивляться: боспорцы были очень угнетены блокадой, а родственные отношения в семье понтийского царя были, мягко говоря, не слишком теплыми. Известно, что сам Митридат убил свою мать, брата, двух сестер, троих сыновей и столько же дочерей, не считая жен и наложниц (!).
Получив известие о смерти Митридата, Помпей отказался от аравийского похода, намереваясь без задержки возвратиться в Рим. В азиатском городе Амис он нашел множество присланных Фарнаком подарков и, в качестве вещественного доказательства оказанной услуги, набальзамированный труп Митридата. Помпей отказался взглянуть на тело своего недавнего врага и велел отослать его для захоронения в Понт. Фарнаку он пожаловал Боспорское царство, им, впрочем, не завоеванное, щедро расплатился с солдатами (наверное, не обидел и себя), а более пятидесяти миллионов денариев отослал в римскую казну. Затем через Метилену, Родос и Афины во главе большей части своего войска Помпей с великой пышностью отплыл в Италию. По свидетельству Плутарха:
«Театр в Метилене так понравился Помпею, что он велел снять план его, чтобы построить в Риме подобное же здание, но большего размера и более великолепное (этот замысел был осуществлен в 55-м году. — Л.О.). На Родосе он слушал выступления всех софистов и подарил каждому по таланту... В Афинах Помпей выказал подобную же щедрость по отношению к философам; на восстановление города он пожертвовал пятьдесят талантов». (Там же, XLII)
Поздней осенью 62-го года после пятилетнего отсутствия Помпей вновь ступил на землю Италии. Пока он собирается торжественно отправиться в Рим, у нас есть время оглянуться на происходившее в Вечном городе за эти годы.
Глава II
Цицерон
Название главы, наверное, заставит многих читателей предположить, что в ней речь пойдет об ораторском искусстве. Как же иначе? Разве само имя Цицерона не стало в нем символом совершенства? Разве не ему обязан он своей бессмертной славой? Увы, я бы рад хоть ненадолго прервать невеселый рассказ о войнах, заговорах и интригах, даже о подвигах и славе, чтобы воспарить вместе с тобой, читатель, в блистательную сферу красноречия. Но, как сказал поэт: «Латынь из моды вышла ныне...» А рассуждать о красноречии по переводам?!. Нет уж, увольте! Зато на протяжении почти всей книги я буду широко использовать речи, письма и сочинения Цицерона как бесценные свидетельства очевидца интересующей нас эпохи. Одновременно в этих свидетельствах будет разворачиваться такая понятная нам драма и нравственная эволюция этого, наверное первого, интеллигента глубокой древности, волею судеб оказавшегося не только свидетелем, но и участником трагических событий смутного времени и гражданской войны (да простится мне употребление здесь современного понятия «интеллигент». По отношению к Цицерону оно мне представляется наиболее точным определением его нравственной и гражданской позиции). Бесконечной чередой видятся мне «в снегу веков, в дали времен» те, кто вслед за ним будут обречены пережить крушение дорогих и, казалось бы, незыблемых общественных идеалов. Но об этом позже, а пока...
Пока если не о самом ораторском искусстве Цицерона, то хотя бы об отношении к нему, о тех задачах, которые он ставил перед собой, готовясь к выступлениям, я должен, пусть самую малость, рассказать. Хотя бы для того, чтобы читатель мог по достоинству оценить красноречие некоторых современных государственных деятелей.
Специально ораторскому искусству Цицерон посвятил три обширных трактата: «Об ораторе», «Брут» и «Оратор». Не буду пересказывать его соображения о логике и структуре речи, об использовании метафор, старинных или, наоборот, новообразованных слов, о ценности уместной шутки и других, как он их называет, «украшений речи». Что касается логики и структуры, мы можем найти тому прекрасные примеры и сегодня — если не в речах, то в публицистике. А оценить блеск латинских украшений в речах Цицерона нам здесь не удастся. Поэтому я ограничусь тем, что процитирую без всяких комментариев несколько коротких отрывков из названных трактатов, где фигурируют такие приемы речи, о которых большинство современных ораторов, наверное, и не подозревает.