Тогда же Гальба, о котором я говорил, являясь еще более алчным, чем Лукулл, немногое из добычи раздал солдатам, немного дал друзьям, все же остальное присвоил себе, хотя он являлся богатейшим из всех римлян. Говорят, что и во время мира он не отказывался от лжи и клятвопреступлений во имя наживы. Ненавидимый всеми и привлеченный к суду он спасся от осуждения благодаря своему богатству». (Там же. VI, 60)

Наверное, из этих двух примеров читатель уже сделал вывод, что далеко не все римские военачальники и государственные деятели были похожи на Сципионов, Катона или Павла. Он вправе усомниться и в нравственном достоинстве сената той поры. К тому можно указать еще ряд оснований, но я хочу вернуться к судьбе Сципиона Эмилиана. Для этого надо хотя бы бегло коснуться дальнейшего развития событий в Испании.

Упомянутый Аппианом Вириат. бывший пастух, организовал из далеко не усмиренных, а, напротив того, ожесточившихся лузитанцев партизанские отряды. Вириат был человеком необычайной энергии и военного таланта. Ему удалось нанести, одно за другим, ряд тяжелых поражений римлянам, так что вскоре он был признан вождем всех лузитанских племен, хотя и сохранил при этом облик простого крестьянина. Слава его разнеслась по всей Испании. В нем видели героя, который освободит наконец страну от чужеземного владычества. Партизанская война разрасталась и протекала столь успешно для инсургентов, что в 141-м году римский сенат был вынужден признать лузитанское государство суверенным, а Вириата — его царем.

Но уже в следующем году, вероломно нарушив все клятвы, римляне опять вторглись в Лузитанию. Партизанская война возобновилась, и неизвестно, как она развивалась бы дальше, если бы Вириат не был в 139-м году предательски заколот во сне двумя приближенными, решившими таким образом добыть гарантию собственного спасения.

Между тем успехи Вириата на юге еще в 143-м году побудили вновь восстать кельтиберов на севере Испании. Посланное против них римское войско под командованием опытного консула Квинта Метелла действовало успешно и вскоре привело к повиновению всю провинцию, кроме хорошо укрепленного города Нуманция. Сменившие Метелла полководцы были бездарны, а нумантинцы оборонялись с неослабевающим упорством. В то же самое время в римском войске с каждым годом осады нарастали распущенность, недисциплинированность и трусость. Одного слуха, притом ложного, что к нумантинцам на помощь идут племена кантабров и ваккеев, было достаточно для того, чтобы вся римская армия самовольно ночью бросила лагерь и ушла. Нумантинцы догнали и окружили римлян, но удовольствовались заключением мира, скрепленного клятвой всех офицеров. Однако сенат это соглашение не ратифицировал, и осада Нуманции вскоре возобновилась. Впрочем, в силу тех же причин, разложения войск и бездарности командующих, успехи в ней вплоть до 135-го года были под стать всему предыдущему.

Наконец и римский сенат осознал постыдность такой ситуации, и укрощение провинциального испанского города было поручено победителю Карфагена. Сципион Эмилиан был избран консулом. Впрочем, разрешения на набор нового войска ему не дали, полагая, видимо, что столь великий полководец может обойтись и тем контингентом, что вот уже столько лет бесплодно околачивается у стен Нуманции. Как утверждает Аппиан:

«Он взял с собой, по разрешению сената, только добровольцев, присланных ему в силу личного расположения отдельными государствами и царями, а из Рима — своих клиентов и друзей, человек пятьсот, которых, соединив в один отряд, называл «отрядом друзей». (Там же. VI, 84)

Нелишне заметить, что это первый случай создания личной гвардии командующего.

«Прибыв в лагерь, — продолжает Аппиан, — он выгнал оттуда всех торговцев, проституток, прорицателей и всяких жертвоприносителей, к которым воины постоянно обращались, став суеверными вследствие частых неудач... Он велел также продать и повозки, и все то лишнее, что накладывалось на них, а также и вьючных животных, кроме тех, которых он лично разрешил оставить. Из посуды для постоянного употребления он не позволил никому иметь что-либо, кроме вертела, медного горшка и одной чашки. Пищей он назначил им мясо вареное и жареное. Пользоваться мягкими постелями он запретил, и первый спал на простой подстилке...

Таким образом он скоро вернул воинов к выдержке, приучил их к уважению и страху к себе. Он был малодоступен и не склонен оказывать милости, особенно противозаконные. Он неоднократно говорил: вожди суровые... полезны для друзей, а легко поддающиеся и любящие давать и получать подарки — для врагов. Последних войско любит, но их не слушается, у первых же войско сурово, но повинуется и готово на все». (Там же. VI, 85)

Помимо дисциплины, необходимо было восстановить и физическую форму воинов — некогда знаменитую выносливость римских легионеров. Этого Сципион добивался «дедовским» способом:

«Но даже и теперь, — свидетельствует далее Аппиан, — он не решился с таким войском вступить в открытый бой с врагами, не укрепив его большими трудами. Для этого он проходил все ближайшие равнины и каждый день, один за другим, устраивал лагерь и разрушал его, выкапывал очень глубокие рвы и опять их засыпал, строил высокие стены и вновь сносил, сам от зари до самого вечера надзирая за всем...

Когда Сципион решил, что войско у него подвижно, слушается его и легко переносит труды, он передвинулся и стал близ Нуманции». (Там же. VI; 86, 87)

Осада была организована исключительно тщательно. Изоляция от внешнего мира была полной: город был окружен стеной, на которой через каждые 120 шагов возвышались башни, откуда велось неусыпное наблюдение за осажденными.

«Сципион, — пишет Аппиан, — по всему укреплению расположил близко один от другого вестников, которые и ночью, и днем, получая друг от друга сообщения, должны были доносить ему, что происходит, а по башням дал приказ, если что случится, первая башня, на которую будет сделано нападение, должна поднять знак, и тот же знак поднимут все остальные, когда заметят, что у первой начался бой... Вместе с местными силами у него было до 60000 войска. Половину он назначил для охраны стены и на всякий случай, если где явится необходимость, а 20000 должны были сражаться у стен, если это будет нужно, и остальные 10000 были в запасе. И для них, для каждого, было назначено определенное место; менять его без разрешения было запрещено. Каждый должен был бежать к назначенному ему месту, когда давался знак какого-либо наступления. С таким старанием и точностью все было устроено Сципионом». (Там же. VI, 92)

Благодаря такой организации все попытки нумантинцев отчаянными вылазками разрушить стену и прорвать блокаду неизменно оканчивались неудачей. В конце концов под давлением голода Нуманция капитулировала. Жители ее были проданы в рабство, город разрушен, а земли его поделили между соседями. Это произошло в 133-м году

На следующий год Сципион Эмилиан вернулся в Рим. Спустя три года, когда ему едва исполнилось 55 лет, он был задушен в собственной постели. Подоплека этого явно политического убийства в свое время раскрыта не была. Можно высказать некоторое предположение на этот счет, но оно будет яснее и уместнее в следующей главе.

Драма в двух действиях, свидетелями которой мы вскоре станем, разыгралась не на полях сражений, а в самом Риме. Пока ее герои еще не появились на сцене, присмотримся к декорациям, в которых предстоит им действовать. Для этого, читатель, я приглашаю тебя вновь совершить мысленное путешествие в Рим, подобное тому, что мы проделали почти полтора столетия назад — в начале 4-й главы.

По плитам Священной дороги мы опять ступаем на форум. Слева здание Регии, круглый храм Весты, храм Поллукса, за ним ряд лавок, вдалеке, у подножия Капитолия храм Сатурна. Все нам знакомо. Зато справа от Дороги многое изменилось. Взгляд поражает грандиозное сооружение, о котором мы уже наслышаны. Это базилика Эмилия. Цензор Эмилий Лепид построил ее в 179-м году.