«Всех изумило это предложение, — продолжает Полибий, — исходившее от гражданина юного и обыкновенно сдержанного; велико было восхищение Сципионом и в то время, но с каждым днем оно становилось все больше. И действительно, молодые люди, робевшие раньше, теперь из боязни невыгодного сопоставления одни спешили предлагать свои услуги военачальникам в звании легатов, другие целыми толпами и товариществами записывались в военную службу». (Там же)
Возможно, что Полибий преувеличивает роль личного примера Сципиона. Кроме того, в его рассказе настораживает повторение ситуации: приемный отец Публия Эмилиана за шестьдесят лет до того точно так же в момент всеобщего замешательства сам предложил послать его в Иберию. Но на этом сходство кончается. Будущему Сципиону Африканскому было поручено верховное командование, он штурмом взял Новый Карфаген, а его приемный сын отправился в Испанию простым военным трибуном и даже не имел случая там отличиться — восстание было вскоре подавлено. Сципион вернулся в Рим, где тем временем разворачивались события, в которых ему суждено было сыграть на этот раз главную роль.
В 152-м году Марк Катон (ему уже за восемьдесят) направляется в Африку, где по поручению сената должен разрешить спор между Карфагеном и бывшим союзником Рима Массиниссой. Нумидийскому царю под девяносто, но он еще полон сил и всячески обижает карфагенян. Катон его фактически поощряет, и год спустя Массинисса, нанеся поражение отряду карфагенских наемников, отбирает у города пограничные с Нумидией земли. В Карфагене к власти приходит партия демократов, они добиваются объявления войны Массиниссе.
А между тем в Риме для карфагенян назревает угроза куда более серьезная, чем алчность нумидийского соседа. Старик Катон возвратился в Рим, потрясенный тем, что он увидел в Карфагене. За полвека, прошедшие после битвы при Заме, город вновь расцвел, разбогател и восстановил свое былое многолюдство. Мощные крепостные стены, не тронутые Сципионом Африканским, делали его неуязвимым, а несметные богатства городской казны побуждали наемников не только из необъятной Африки, но и со всего света предлагать ему свои услуги. Воображению Катона — а под впечатлением его страстных речей и воображению сенаторов — уже рисовался новый Ганнибал, идущий с мечом отмщения на Рим. Не было ровным счетом никаких оснований для такого рода опасений, но ужас, пережитый римлянами в годы нашествия Пунийца, оставил след. И разуму было не под силу его вытравить. Рим заволновался. «Карфаген должен быть разрушен!» — неистово требовал Катон. «Разрушен! Разрушен!..» — откликалась толпа на форуме.
Для начала войны не хватало только повода. И он нашелся, как только стало известно, что Карфаген объявил войну Нумидии. Никто и не думал выяснять, кто виноват. Согласно полузабытому условию мирного договора, карфагеняне не имели права без разрешения римлян начинать войну даже в Африке, но они ее начали.
Уважаемый читатель! Я должен упредить твое недоумение и упрек в отступлении от заявленного жанра. Сейчас последует довольно подробное описание событий, в которых не участвует Сципион Эмилиан, хотя они и подготавливают его появление. Повествование этой книги строится вокруг судьбы отдельных выдающихся персонажей, но все-таки это история Рима, и я не вправе пройти мимо важных для ее понимания событий, даже если в них участвуют только фигуры второстепенные. К тому же в безжалостном свете представленных ниже эпизодов мы сумеем лучше разглядеть лицо нашего главного героя — Рима. Увы, сильно изменившееся с той поры, когда оно впервые явилось восхищенным взорам освобожденной Греции.
Решение о войне с Карфагеном было принято в 149-м году, но подготовка к ней началась задолго до того, и потому консулы Манилий и Цензорин смогли немедленно во главе войска отплыть в Сицилию, в крепость Лилибей, для последующей переправы в Африку. Под их командой отправилось внушительное войско: 80 тысяч пеших и до 4 тысяч конных воинов. В том числе множество добровольцев. Рассказы Катона о богатстве Карфагена привлекли ветеранов восточных кампаний, уже вкусивших прелести грабежа богатых городов.
Узнав об экспедиции, карфагеняне направили в Рим чрезвычайное посольство с неограниченными полномочиями. По ситуации, которую послы нашли в Риме, им не оставалось ничего другого, как отдать Карфаген и все его владения «на усмотрение римлян». Это означало безоговорочную капитуляцию (без войны), но оставляло надежду на сохранение города.
«Когда карфагеняне сделали такое заявление, — пишет Полибий, — и вскоре засим были позваны в сенат, претор объявил волю сенаторов, что во внимание к мудрости их решения сенат предоставляет им свободу и самоуправление, всю страну и обладание всем прочим достоянием, государственным и частным. Карфагеняне выслушали эти слова с радостью... Но когда вслед за сим претор объявил, что карфагеняне получат сии милости в том случае, если в течение тридцати дней доставят в Лилибей триста заложников, сыновей сенаторов и старейшин, и если покорятся требованиям консулов, послы некоторое время недоумевали, какого рода могут быть требования консулов». (Там же. XXXVI, 4) Кроме того, послов, а затем и всех карфагенян беспокоило то, что о самом городе в решении сената не было сказано ни слова. Но выбора не было. Заложников отослали в Лилибей, откуда их переправили в Рим. О дальнейших требованиях консулов карфагенянам надлежало узнать после высадки римского войска в Африке.
Уже в этот момент можно было бы догадаться об истинных намерениях римлян. Ведь не было никаких причин высаживать войска в стране, изъявившей свою полную покорность. И тем не менее карфагеняне надеялись. На что? Быть может, на милостивое отношение к побежденным, которым так похвалялись римляне, и надо признать, до сей поры не без оснований.
Карфагеняне не препятствовали высадке легионов. К консулам в прибрежный городок Утику явились их старейшины, чтобы узнать о дальнейших распоряжениях. Было велено сдать все оружие, запасенное в городе, а также все катапульты, баллисты и другие орудия, установленные на его стенах. Проследить за полнотой этого изъятия в Карфаген отправились консульские легаты. Последовавшие непосредственно за этим драматические события столь ярко описаны Аппианом, что я предлагаю читателю ознакомиться с ними из первых рук, разумеется, с некоторыми сокращениями.
«Это было замечательное и в то же время странное зрелище, — пишет Аппиан, — когда на огромном количестве повозок враги сами везли своим врагам свое оружие. За ними следовали послы, и члены совета старейшин, и знатнейшие лица города, и жрецы, и другие выдающиеся лица. Они надеялись, что консулы почувствуют к ним уважение или сожаление. Введенные со знаками своего достоинства к консулам, они стали перед ними. И вот Цензорин (так как он был более красноречив, чем его сотоварищ по власти), встав и помолчав долгое время с жестким выражением лица, наконец сказал следующее:
«Что касается повиновения, о, карфагеняне, и готовности до сего времени в отношении заложников и в отношении оружия, мы вас хвалим, но нужно в тяжелых обстоятельствах говорить кратко. Выслушайте с твердостью остальные приказы сената. Уйдите для нашего спокойствия из Карфагена, поселитесь в каком хотите месте вашей страны в восьмидесяти стадиях (около 15 км. — Л.О.) от моря, так как этот город решено срыть до основания».
Когда он это еще говорил, они с криком стали поднимать руки к небу и призывали богов, как свидетелей совершенного над ними обмана. Много горьких поношений высказывалось против римлян или потому, что они уже были готовы умереть, или обезумев, или сознательно раздражая римлян, чтобы вызвать их на оскорбление послов. Они бросились на землю, бились о нее и руками и головами; некоторые разрывали одежды и истязали собственное тело, как охваченные безумием. Когда же наконец у них прекратился острый приступ отчаяния, наступило долгое и полное печали, молчание и они лежали, как мертвые». (Аппиан. Римская История. VIII, 12)
Наконец глава посольства, Баннон, нашел в себе силы обратиться к консулам. Напомнив о соглашении со Сципионом, подтвержденном клятвами, он, согласно Аппиану продолжал так:
