Именно его ревизионизм, приверженность идее универсальных, неизменных ценностей, были особенно страшны для марксизма, а вовсе не те обвинения во лжи и тактических и стратегических ошибках, которые предъявлял он последователям Маркса. Бернштейн противостоял марксистскому учению, поскольку полагал, что люди способны понимать друг друга вне зависимости от времени и пространства, которые их разделяют, ведь базовые ценности у них одни и те же. То, что говорили древнееврейские пророки, древнегреческие или средневековые философы, мыслители Индии, Китая, Японии, доступно европейцам, хотя производственные системы древних обществ разительно отличались от современной. Сам Маркс, как явствует из его трудов и речей, это признавал, однако в его учении содержатся прямо противоположные идеи, или, по крайней мере, так толкуют марксизм отдельные фанатики. Жюль Гед, отказавшийся поддержать защитников Дрейфуса по той причине, что дело это — внутренний конфликт буржуазии, действовал как истинный марксист; ведь настоящий, верный последователь умеет не видеть того, что ему запрещают видеть, и в повседневной жизни руководствуется лишь своим учением. Соответственно, когда Мартов и его соратники обвиняли Ленина в «бесконечном цинизме», они были не совсем правы. Главным делом его жизни была победа пролетарской революции, как он ее себе представлял; поэтому все свои действия он оценивал лишь с точки зрения того, как они согласуются с интересами революции. Только ими руководствовался Ленин, проводя заведомо нечестную тактику на съездах Российской социал-демократической рабочей партии, поощряя шантаж и даже вооруженные ограбления. Цинизм ли это? Если да, то только по отношению к системе ценностей, не совпадающей с сиюминутными интересами пролетариата. Иначе это не цинизм, а правильное поведение революционера-марксиста. Ленин совершил много ошибок, и тактических, и теоретических, его можно обвинить в неверном понимании интересов класса, которому он служил, но наибольшую критику у его противников — левых социалистов, например Розы Люксембург и Мартова, — вызывало не это, а поступки, попирающие и социалистические идеалы, и моральные устои. Что же это за моральные устои? Какие положения Маркса (или Энгельса) отрицал Ленин в действиях или в теории?

Ленин отошел от марксистского учения единственный раз, захватив власть и отринув теорию о том, что общество должно быть достаточно развитым в промышленном отношении для того, чтобы породить технически оснащенное пролетарское большинство. Но это, в конце концов, лишь теоретическое расхождение. Разве это цинизм или жестокость? Те, кто так использует эти слова, основываются на старой морали, не совместимой с революционной моралью Маркса, которой его последователи, воспитанные на ранних работах, не придают должного значения.

Мысли Маркса всегда был присущ эволюционный релятивизм. Своей силой и мощью марксизм обязан главным образом тому, что в нем самым смелым образом сочетаются абсолютный авторитаризм и эволюционная мораль; марксизм полагает, что люди в борьбе за власть над природой изменяют и ее, и самих себя, и свои системы ценностей, но в каждое время существуют абсолютные ценности, которые провозглашаются вождями этой борьбы, то есть на самом деле лидерами коммунистических партий (Энгельс, Каутский и Плеханов оспаривали это, и учебники по марксизму составлялись в большой степени под влиянием их толкований марксистского учения). Относительность — центральный момент всей теории: каждая стадия борьбы имеет свое историческое значение, не тождественное значению других стадий. То, что Маркс презрительно называл буржуазными ценностями, не абсолютное зло, противостоящее какой-то объективной морали. Просто они принадлежат буржуазии и потому не могут обеспечить правильного взгляда на вещи и правильной программы действий, тормозя человечество на пути к прогрессу. Истина же лежит в мировоззрении наиболее прогрессивных представителей своего времени — то есть тех по определению, кто отождествляет свои интересы с интересами наиболее прогрессивного класса данной эпохи. Их действия доказывают, что они смотрят на вещи правильно; верно воспринимая и толкуя историю, эти люди успешно открывают остальным глаза на истину и на истинные цели человечества. Можно привести такое сравнение: команды капитана все время разные, но экипаж выполняет их беспрекословно, веря, что капитан всегда прав, поскольку только он знает, куда и как нужно плыть. Прежде в работах светских, нецерковных мыслителей еще не встречалась идея отождествления истины с действиями конкретной группы людей, а в рассуждениях богословов фигурировали, разумеется, лишь сверхъестественные силы. Маркс сделал значительнейший для последующей истории шаг, установив превыше всего не Бога, но историческое движение; именно оно становилось точкой отсчета, а те, кто его анализировал, становились провозвестниками истины. Марксизм предполагает власть группы над индивидуумом, что в тех обществах, где марксизм — господствующее учение, оборачивается на практике властью партийных лидеров над простыми партийцами[274]. В этих обществах марксистские истины вытеснили прежнюю «объективную истину», которую каждый человек мог искать и проверять для себя. Здесь марксизм сближается с догматами некоторых мировых религий, и с ним не могут равняться учения Конта или Сен-Симона, не говоря уже о либерализме, утилитаризме или демократическом социализме, то есть об антиклерикальных учениях, наряду с марксизмом занимавших сознание европейских либералов и революционно настроенных людей (особенно тех, кто видел в марксизме приложение законов естественной науки к изучению общества). Марксизм освобождал своих приверженцев от старой «буржуазной» морали, как желали Ницше и Нечаев. Разумеется, из этого не следует, что отдельно взятые марксисты (по крайней мере, прежде) не могли быть порядочными людьми. В их порядочности никто не сомневался; иногда, впрочем, напрасно.

Жить — значит действовать. Действовать — значит стремиться к каким-то целям, что-то принимать, что-то отвергать, чего-то избегать, чему-то сопротивляться, что-то защищать. Сознательные индивидуумы отдают себе в этом отчет, менее сознательные просто живут и действуют. Системы ценностей, таким образом, как бы вплетены в ткань жизни, которая включает мысли, чувства, желания; мы не можем наблюдать за миром извне, не можем сами выбирать себе ценности и идеалы, как товары на прилавке. Еще Аристотель говорил, что люди, приходя в мир, приходят в общество. Мы принадлежим миру и обществу самим фактом своего существования; мы осознаем себя, свое положение и можем осознавать противоречие между реальными обстоятельствами и собственными идеалами и желаниями или между целями и средствами. Быть разумным — значит стремиться к сокращению этих противоречий, глубже понимая факты реальности. Для идеалистов-гегельянцев факты состоят в духовно-культурном процессе деятельности, для материалистов факты — это материальные объекты, правила, по которым они существуют, усилия конкретных людей (и сами люди, естественные объекты), направленные на достижение власти над этими объектами и друг над другом. Люди стремятся к полной независимости от неконтролируемых факторов природы и к тому, чтобы извлечь из природы все, что только можно; в первую очередь это пища, кров, защита от опасностей, а вообще — все, что человек только в силах взять. Тем самым не надо разделять факты и их оценки — то есть описания того, что есть, и того, что должно быть. Любое описание действительности подразумевает какое-либо отношение к описываемому. Люди не находятся в статическом состоянии, они постоянно движутся в некотором направлении, которое можно верно или неверно себе представлять. Но любое описание заключает в себе оценку, то есть отсылку к окончательным целям движения. Цели эти мы не выбираем, они присущи нам как людям изначально, и определяют наш выбор.

На этом метафизическом фундаменте базируются аристотелевское и гегелевское учения, да и младогегельянцы 1830-х гг. его не отвергли бы. В концепции истории как бесконечной классовой борьбы тоже нет ничего принципиально нового. Сам Маркс признавал, что такой подход был мощным орудием в руках французских историков-либералов, которые объясняли всю историю через конфликт классов, а классы выделяли по экономическим критериям. Единственное новаторство Маркса — в том, что он рассматривает буржуазию и пролетариат как исторические категории, которые должны появляться и исчезать на определенных стадиях исторического развития. Пролетарии — это класс рабочих, отчужденных от орудий, от сырья и от результатов своего труда: всем этим владеет не рабочий, а его хозяин. Хозяин — фактический рабовладелец, хотя института рабовладения формально и нет, а рабочая сила — рыночный товар, такой же, как любой другой. Таким образом, пролетариат утратил свои социальные и морально-этические функции в обществе, он перестал быть частью общества, вносящей наравне с другими свой собственный вклад в общее дело. Маркс полагал, что рабочая сила превратилась из человеческой способности в сырье, в материал для эксплуатации, то есть в такой же товар, как шерсть, кожа или машины; что бы ни говорили об этом, рабочие — простые носители рабочей силы, а не класс людей, ради которых в конечном счете все и делается или, по крайней мере, должно делаться[275]. Этот тезис имел важнейшие следствия и в политическом, и в этическом смысле.