И еще одно. На мой взгляд, мышление XIX и начала ХХ в. было поразительно европоцентричным. Даже одаренные самым живым воображением, самые радикальные в политическом отношении мыслители, упоминая об обитателях Африки и Азии, весьма отдаленно и абстрактно представляли себе их идеи. На народы эти они смотрели почти исключительно глазами европейцев. Если сами они были приверженцами империи, благожелательными патерналистами или отвергающими всякую эксплуатацию социалистами и либералами, то и народы Африки и Азии выступали для них то подопечными, то жертвами европейцев, но крайне редко обладали (если вообще обладали) собственными правами, своей историей и культурой, прошлым, настоящим и будущим, которое предстояло понять в соотнесении с их собственным нынешним характером и обстоятельствами. А если наличие таких местных культур — скажем, в Индии или Персии, Китае или Японии — все-таки признавалось, то они, как правило, их не принимали в расчет при обсуждении того, что может потребоваться этим обществам в будущем. Соответственно, вопрос о возможном подъеме национализма в этих частях света сколько-нибудь серьезно даже не обсуждался. Насколько могу судить, даже Ленин рассматривал национальное движение в этих частях света только как орудие борьбы против европейского империализма, а поддержку ему — исключительно как возможное ускорение или препятствие на пути Европы к революции. И это совершенно понятно, поскольку он и его сотоварищи-революционеры верили, будто центр мирового господства находится именно там и пролетарская революция в Европе автоматически освободит тружеников всего мира, что колониальные и полуколониальные режимы на территории Азии и Африки будут тем самым сметены, а соответствующие страны вольются в состав нового, свободного от эксплуатации международного миропорядка. Поэтому Ленин нимало не интересовался жизнью тамошних сообществ как таковых, следуя здесь за Марксом, на чьих страницах, посвященных, к примеру, Индии, Китаю или Ирландии, тоже нет никаких особенных соображений об их будущем.

Этот почти повсеместный европоцентризм может хотя бы отчасти объяснить, почему мощный взрыв не только антиимпериалистических, но и националистических настроений в этих частях света стал для большинства такой неожиданностью. Вплоть до оглушительного эффекта японской победы над Россией в 1904 г. ни один из не европейских народов не представал глазам социальных или политических мыслителей Запада, в полном смысле слова, нацией, чей характер, история, проблемы, потенциал на будущее делают ее первостепенной областью изучения силами исследователей политической жизни, истории или человеческого развития в целом. Этим обстоятельством, вкупе со многими другими, может объясняться странное упущение со стороны прежних футурологов. Небесполезно помнить, что русская революция, даже после вторжения сил Антанты, осталась целиком свободна от националистических элементов, — а ее правомерно описывать как полностью антинационалистическую по характеру, — но что дело этим не кончилось. Уступки национальным чувствам, сделанные Сталиным перед вторжением Гитлера в Россию и во время войны с ним, как и позднейшее прославление героев именно русской истории свидетельствуют, в какой мере мобилизация подобных чувств оказалась необходимой со временем для нужд советского государства. То же самое можно отнести к абсолютному большинству государств, возникших после окончания Второй мировой войны.

Думаю, не будет преувеличением сказать, что сегодня ни одно политическое движение, по крайней мере — за пределами западного мира, не может рассчитывать на успех, если не взывает к национальным чувствам. Должен повторить, что я не историк и не политолог, а потому не стремлюсь объяснить данный феномен. Я всего лишь хочу поставить вопрос и показать, что необходимо куда внимательней отнестись к особой ветви романтического бунтарства, столь решительно повлиявшей позднее на наш мир.

28 сентября 1864 г. в Лондоне, в соборе Св. Мартина, было создано Первое Международное Товарищество Рабочих, а несколько недель спустя, в конце октября, был принят его устав. Ныне, спустя сто лет[267], люди, которые принимали этот устав, практически забыты; и не всякий историк XIX в. вспомнит имена Лимузена, Дюплекса, Лесснера, Юнга, Бобчинского, майора Вольфа, — не говоря уже об их биографиях. Возможно, чуть более известны Толен, Фрибур, Варлен, де Пап, Эккариус, Хоуэлл или Кремер. Тем не менее даже их скорее всего скоро бы забыли; но за ними стояла главная, ключевая фигура, создавшая из небольшой горстки людей движение, если не перевернувшее всю мировую историю, то значительно повлиявшее на ее ход.

Карл Маркс жил в Лондоне. Его лидерство безоговорочно признавали немецкие коммунисты — Эккариус[268], Лесснер, Шаппер; в лондонских же кругах это имя было малоизвестно, хотя кое-кто из наиболее продвинутых рабочих вождей и знал, что он — ученый и теоретик революции, занимающийся созданием международной организации. Однако достаточно быстро Маркс вместе со своим соратником Энгельсом вошел в английское рабочее движение и возглавил его, вырвавшись наконец из неизвестности и став фигурой мирового значения.

Есть некоторая ирония судьбы в том, что ключевые моменты в истории мирового социализма — основание 1-го Интернационала в 1864 г. и образование Лениным партии большевиков в 1903 г. в Лондоне- произошли в стране, жители которой ничего не знали о событиях, происходящих прямо рядом с ними, и не подозревали, что их собственная социальная и экономическая история послужит базой для нового учения.

Припомним обстоятельства того времени. Период социальной реакции, последовавший за волнениями 1848 г., в Европе уже закончился. Рабочие движения в 1864 г. были весьма слабы. Успех Лассаля в Германии показал, чего может достичь от природы одаренный человек, поставленный в условия жесткой обструкции со стороны властей и общества, но этот пример уникален. Ни французы, ни англичане, ни бельгийцы, ни швейцарцы, собравшиеся в 1864 г. в соборе Св. Мартина, не имели настоящих политических лидеров. Прудон действовать не мог, он был сослан в Брюссель, Бакунин устраивал заговоры в Англии или в Швейцарии; Маркс же был полунищим ученым, не вылезавшим из пыльных архивов Британского музея, автором нескольких работ, не известным даже профессиональным социалистам, не говоря уже об обычной публике.

Возникает вопрос: каким же образом 1-й Интернационал и его идеологическая база — марксизм — смогли так затронуть общественное мнение и, более того, повлиять на него сильнее, чем прочие движения того времени — христианский социализм, движение Сен-Симона, либеральный реформизм, «Лига мира и свободы»? Ведь большинство из них тоже стремилось облегчить участь униженных и угнетенных, тоже базировалось на ясных, хорошо разработанных учениях, которые не труднее понять, чем марксизм. Короче говоря — что же послужило причиной столь ошеломляющего, невиданного успеха? Само ли учение, или деятельность Интернационала, или и то и другое? Ответа на этот вопрос, даже в общих чертах, у меня нет; сам же вопрос представляется едва ли не более важным для будущего, чем для прошлого.

1-й Интернационал не был в строгом смысле слова марксистской организацией и все время своего Существования причудливым образом объединял самые разные течения — прудонистские, бакунинские, якобинские, популистские и даже такие, которые невозможно никак определить (в основном связанные с профсоюзами); тем не менее его всегда ассоциировали с именем и философией Маркса. Вокруг него создался миф, а мифы для истории важны не менее, чем породившие их факты.

В феномене 1-го Интернационала можно выделить три аспекта: собственно организация; учение Маркса, ставшее основной ее платформой и позже неизменно ассоциируемое с нею; слава ее и известность. Я хотел бы начать с изложения идей, которые провозглашал 1-й Интернационал. Их можно объединить в пять основных групп.