Сестренка Подбеги ко мне, сестренка, Рядом упади. Знать, сломалась шестеренка У меня в груди. Только что бежал я смело, Автомат неся. Вдруг пред взором потемнело. Жизнь, наверно, вся. Рана, кажется, сквозная. Шепот над плечом… Я теперь лежу, не зная, Вспоминать о чем. Попросить бы мне сестренку Отползти со мной в сторонку И поцеловать меня На закате дня. Давнее Вернуть опять Свои повадки, Часок поспать На плащ-палатке. Предгорья Альп, Зари полоска. Прозрачный альт У подголоска. В дыму, в пыли,— Без аллегорий,— Сквозь ад прошли До тех предгорий. Пиджак Удовольствие в зрачках, А всего по той причине, Что пиджак его в значках, В разноцветной их пучине. А ведь дожил до седин, И такой концерт затеян!.. Орден истинный один В пестроте сплошной затерян. «Осенены своим Гербом…» Осенены своим Гербом — Серпом и молотом и прочим, Что нашим поднято горбом, Трудом крестьянским и рабочим. Озарены своей звездой, Ее привычными лучами, Что в годы бедствий и в застой Всегда горела за плечами. Оглушены… Оркестров гром — И Гимн плывет над отчим краем… Но только сами не поем И слов по-прежнему не знаем. «Без боли говорить об Украине?..» Без боли говорить об Украине?.. Казалось — даль, а нынче смотришь — близь! Скажи, ну как же быть твоей равнине — Хоть отдались она, хоть отделись? Хоть отелись теленком рыже-белым, А может быть, и желто-голубым, Как поступить с тем страшным черным делом С Чернобылем, навеки горевым? Сто лет пройдет, и двести, да и триста, Он прорастет сквозь наши мозг и кровь. Ах, долго будет длиться эта тризна, Основа ей — небрежная любовь. Мы связаны немыслимой порукой, Той круговой, а также и судьбой. Смотри, и Белоруссия с Калугой, И Брянск, и Тула рядышком с тобой. «Увы! Не старость, не война…»
Увы! Не старость, не война — Какая-то иная сила Его внезапно подкосила. В том вряд ли есть твоя вина. Тебе ж — морщины, седина. Ах, Боже мой, не в этом дело. Ты здесь другое разглядела: Дорога разъединена. Делила с ним свою судьбу, Но смерти выпрямилось жало. Тот, с кем в постели ты лежала, Теперь один лежит в гробу. Надпись на книге прозы Для будущего гения пишу. Пускай берет бесценные детали. Себя упоминать я не прошу, Лишь бы они роман его питали. Характеры напишет, глубоки, Солдата, женщины и полководца. Поднимет сводки, схемы, дневники, Но без меня и тут не обойдется. Я сам под дудку прошлого пляшу, Осколок отходящих поколений. Для будущего гения пишу. Пускай берет! Но только, если гений. «У колодца и у колонки…» У колодца и у колонки Ведра подняты тяжело… От повестки до похоронки Время, кажется, вмиг прошло. Снова ночи весной белесы, Надрывается соловей. Снова женские эти слезы С каждым вечером солоней. Кушка Дальше Кушки не пошлют. Меньше взвода не дадут. Курсантское изречение Дальше Кушки не пошлют! А пожалуйста — послали В тот неслыханный маршрут, В те расплывчатые дали, Где барханы и жара, Где тельняшки пропотели, И домой писать пора Про бои и про потери. А недавний лютый зной Приграничной нашей Кушки Тенью кажется сквозной, Вроде детства и опушки. «Окончился жестокий торг…» Окончился жестокий торг. Смерть выиграла это дело. Доставлено в московский морг Его истерзанное тело. На серебристом корабле — Через ущелья и пустыни, Леса, текущие во мгле, И небеса в прозрачной сини. Вблизи товарищей своих Лежал в ночном холодном зале. Сквозил туман. Рассвет был тих. Родители еще не знали. Он слышал дальнюю трубу, Но высшего не слышал гласа, Солдат в запаянном гробу С окошечком из плексигласа. |
