Через несколько дней после прибытия в гористую местность они увидели береговую линию, простиравшуюся по диагонали с юго-запада на северо-восток, береговую линию монументального величия: сияющие ледяные вершины, великолепные глубокие ущелья — фьорды.

Два следующих дня они взбирались, карабкаясь, по горам и ледникам, до немоты восхищенные непередаваемой красотой.

— Артур! — вдруг завопил Форд.

Это было на второй день восхождения после полудня. Артур сидел на скале, глядя на бушующее внизу море, на бурные волны, бьющиеся о скалистые уступы.

— Артур! — завопил Форд снова.

Артур взглянул в ту сторону, откуда, подхваченный ветром, слабо доносился голос Форда.

Форд отошел в сторону исследовать ледник, и Артур увидел его вдалеке сидящим на корточках перед отвесной стеной голубого льда. Он был напряжен и возбужен — его глаза стрельнули навстречу взгляду Артура.

— Смотри! — показывал он. — Смотри!

Артур посмотрел. Он увидел отвесную стену голубого льда.

— Да, — сказал он. — Ледник. Я уже видел.

— Ты смотрел, — сказал Форд, — но ты не видел. Взгляни!

Форд показывал куда-то в самое сердце льдины.

Артур всмотрелся — и не увидел ничего, кроме неясных теней.

— Отойди чуть подальше, — посоветовал Форд, — и посмотри еще.

Артур отошел чуть подальше и посмотрел еще.

— Нет, — сказал он и пожал плечами, — я ничего не вижу. Что я там должен увидеть?

И вдруг он увидел.

— Ты видишь?

Он видел.

Он открыл рот и попытался заговорить, но его мозг, не родив ни единой ясной фразы, дал рту сигнал закрыться. После этого мозг попытался было примирить Артура с мыслью, что то, что видят его глаза — правда, но тут же потерял контроль над мышцами рта, который немедленно раскрылся снова. Разбираясь с челюстью, мозг утерял управление мышцами левой руки, которая совершенно невозможным манером поплыла в сторону. Секунду-другую мозг Артура пытался контролировать левую руку, не теряя связи с мышцами лица, и при этом еще думать о том, что спрятано в леднике. Видимо, поэтому у Артура отказали ноги, и он бессильно опустился на землю.

То, что вызвало такое неврологическое расстройство, было странным узором, вмерзшим в льдину на глубине восемнадцати дюймов от поверхности. При взгляде под нужным углом узор образовывал буквы иноземного алфавита, каждая высотой фута в три. Для тех, кто, подобно Артуру, не знал магратеанского, над буквами имелось также очертание лица.

Это было немолодое, худое и благородное лицо, изможденное, но не злое.

Это было лицо человека, получившего приз за разработку той самой береговой линии, на которой они, как до них только что дошло, сейчас стояли.

Пронзительный вой наполнил воздух. Он понесся, крутясь между деревьями, пугая белок. Птицы с возмущением разлетелись в стороны. Шум заплясал-запрыгал по поляне. Он выл, визжал, бил по ушам.

Капитан, однако, смотрел на одинокого волынщика с выражением полного всепрощения. Мало что могло нарушить его спокойствие; действительно, с тех пор как он оправился после потери своей великолепной ванны во время неприятностей на болоте много месяцев назад, он начал снова радоваться жизни, находя ее вполне удовлетворительной. В большом камне, стоявшем посреди поляны, выдолбили продолговатую полость, и там он купался ежедневно с помощью помощников, которые плескали на него воду. Не слишком теплую, надо сказать, потому что они еще не придумали способа подогревать ее. Но ничего, всему свое время, а пока вглубь континента одна за другой отправлялись поисковые экспедиции с заданием найти горячие источники, желательно на солнечной поляне в окружении красивых лиственных деревьев, а уж если рядом окажутся мыльные месторождения — идеально! Тем, кто говорил, что они не уверены, что мыло добывают на мыльных месторождениях, капитан отвечал, что, возможно, это оттого, что никто не удосужился как следует поискать, и такую возможность все были вынуждены признать, хотя и неохотно.

Нет, жизнь была прекрасна, а самое прекрасное в ней было то, что, как только будет найден подходящий горячий источник, в комплекте с солнечной поляной и прочим, и в надлежащий срок со стороны холмов раскатисто донесется крик, возвещающий об обнаружении мыльного месторождения, производящего уже пятьсот кусков в день, жизнь станет еще краше. Очень важно иметь что-то хорошее впереди, чего можно ждать и на что надеятся.

Вой, вой, визг, вой, вопль, хрюк, скрип — волынка улучшала и без того прекрасное настроение Капитана сознанием того, что теперь уже в любой момент эти звуки могут прекратиться. Это тоже давало надежду.

Что еще есть приятного в этой жизни, спрашивал он себя? Очень и очень многое: багряные и золотые листья на деревьях, теперь, когда не за горами осень; веселая трескотня ножниц неподалеку от ванны — это два парикмахера оттачивали свое мастерство на дремлющих художественном руководителе и его помощнике; солнечные лучи, отражающиеся от поверхностей шести до блеска начищенных телефонов, выстроившихся по краю выдолбленной в камне ванны. Что может быть прекраснее телефона, который не звонит постоянно? Только шесть телефонов, которые не звонят постоянно.

А прекраснее всего было слушать счастливый гомон сотен людей, не торопясь собиравшихся вокруг него на поляне, чтобы присутствовать на послеобеденном собрании правления.

Капитан весело тюкнул резиновую уточку по носу. Больше всего он любил послеобеденные собрания.

За собиравшейся толпой наблюдали еще одни глаза. Высоко на дереве, на краю поляны, притаился Форд Префект, недавно воротившийся из заграничных странствий. После шестимесячного путешествия он выглядел стройным и подтянутым, глаза его блестели, одет он был в куртку из шкуры северного оленя; борода была густой, а загар бронзовым, совсем как у солиста кантри-рокгруппы.

Они с Артуром Дентом следили за голгафринчемцами уже почти неделю, и Форд решил, что настало время кое-что для них прояснить.

Поляна наполнилась людьми. Сотни мужчин и женщин расселись вокруг, болтая, жуя фрукты, играя в карты, словом, получая полное удовольствие от жизни. Их тренировочные костюмы к этому времени пришли в полную негодность, зато у каждого была безукоризненная модная стрижка. Форд с недоумением заметил, что многие из них набили свои костюмы листьями, и решил, что это форма защиты от надвигающихся холодов. Форд сощурился. Вряд ли они вдруг дружно заинтересовались ботаникой?

В его размышления ворвался голос Капитана, перекрывавший шум толпы.

— Итак, — сказал он. — Я бы хотел призвать собравшихся соблюдать хоть какой-то порядок, если это возможно, конечно. У всех все в порядке? — Он доброжелательно улыбнулся. — Начинаем через минуту. Когда все будут готовы.

Разговоры постепенно стихли, и на поляне воцарилось молчание, если, конечно, не принимать во внимание волынщика, который, казалось, полностью погрузился в собственный дикий необитаемый музыкальный мир. Некоторые из сидящих в непосредственной близости от музыканта швырнули в него листьями. Если в этом действии и был какой-то смысл, то Форд его пока не уловил.

Небольшая группа людей сгрудилась вокруг Капитана, один из них явно собирался выступить с речью. Он встал, прочистил горло и затем уставился в пространство, как бы для того, чтобы показать толпе, что будет с ними через минуту.

Толпа, естественно, удостоила этот трюк вниманием, и все глаза обратились к будущему оратору.

Наступило затишье, которое Форд счел идеальным драматургическим моментом для собственного появления на сцене. Человек набрал воздух, чтобы заговорить.

Форд спрыгнул с дерева.

— Привет! — сказал он.

Все головы повернулись к нему.

— А, мой дорогой друг, — вскричал Капитан, — у вас, случайно, нет с собой спичек? А зажигалки? Чего-нибудь такого?

— Нет, — ответил Форд, немного сбитый с толку. Он не ожидал такого поворота. Он подумал, что надо будет потверже держаться намеченного курса.