— Здесь, дорогой, все про всех знают. Деревушка — часть замка, и что бы здесь ни случилось, об этом тут же становится известно наверху. И наоборот. Деревенские кланяются замку, гнут перед ним спину и делают вид, что ничего не видят и не слышат, занятые только своими проблемами да работой. Но ведь они же не слепые.

— Как вас зовут? — поинтересовался Земан.

— Бедржишка. — Женщина вдруг рассмеялась — смех шел ей куда больше, чем сонная ворчливость. — Только сумасшедший этот артист стал называть меня Фридой, и имя ко мне привязалось…

— Где вы меня положите, Фрида?

— В каморке позади зала. Там, правда, окна нет, зато тепло и кушетка вполне сносная. Идемте со мной, дам вам одеяло, подушку и белье.

Он пошел за ней в спальню. Это была небольшая комнатушка, обставленная разностильной мебелью — и современной, и старинной сельской. На тахте лежали полосатые перины, здесь, видимо, Фрида спала. На кресле и стульях разбросана была ее одежда, из почерневшего от старости полуоткрытого шкафа торчали свитерочки, косынки, старые туфли. У стены штабелем стояли ящики с пустыми бутылками, которые, вероятно, просто негде было больше держать. От этого в комнате стоял запах прогорклого пива. То ли в трактире у нее было столько дел, что она не успевала наводить в своей комнате порядок, то ли беспорядок ей не мешал. Во всяком случае, обстановка комнаты никак не соответствовала облику очаровательной хозяйки.

— Почему вы не уезжаете отсюда, Бедржишка? — спросил Земан, оглядываясь по сторонам.

— А зачем? — огрызнулась она, догадавшись, что гостю не понравился беспорядок.

— Ведь вы же совсем из другого мира.

— Я хочу в замок. И я вернусь туда. — Смахнув со стула свои вещи, она вытерла его краешком старого полотенца. — Садитесь. — Устроившись на разостланной тахте, она продолжала: — Кто однажды вкусил жизни в замке, не сможет уже без него обходиться. Это как наркотик. Тысячу раз давала себе слово вернуться в Прагу. У меня там много друзей. Я могла бы ходить с ними по ресторанам, в кино, на танцы, в бары. Только после замка такая жизнь кажется мне нудной, пустой и глупой… Там, в замке, каждый день происходит что-то большое, из ряда вон выходящее. И кажется тебе, будто и ты причастен к истории, которая создается сейчас, у тебя на глазах. Неважно, что ты делаешь — накрываешь на стол, убираешь или стелешь постели. Главное — ты все слышишь… А завтра можешь услышать об этом по радио, прочесть в газетах или увидеть по телевидению. Каждый вечер — что-то новое, и никогда не скучно. Вот уж где не услышишь занудной болтовни, как в пражских кабаках. Не-е-ет, лично я в замок просто влюблена и должна туда вернуться.

Слушая эти взволнованные признания, Земан начинал ее понимать.

— А за что вас выгнали? — спросил он.

— Да длинная история! — отмахнулась она, как бы поставив на этом точку.

— У нас ведь есть время. Мне не хочется спать, а вам станет легче, если выговоритесь.

— Ничего плохого я не сделала, — сказала хозяйка неожиданно резко, словно желая оправдаться. — Я никогда не обращала внимания на то, что делают господа, и никому об этом не рассказывала, как и обещала. Да девчонка эта подвела, прямо как на зло мне привела ее нечистая сила…

— Какая девчонка?

— Виктор, сын зампреда, симпатичный прохвост — теперь вы его знаете, — бездельник, лодырь, но забавный. Может такую штуку отмочить — обхохочешься. Но перед господами делаешь вид, будто ничего не замечаешь. Хозяин часто злился на сына. Однако, напроказничав, тот вел себя так мило, что зампред быстро отходил. Он, например, привозил в замок девчонок, студенток со своего факультета. Сначала зампреду это не нравилось, а после — вошел во вкус. Провести вечер с женщиной интереснее, чем все время говорить о политике, я так думаю. Но однажды Виктор привел какого-то цыпленка, девчушку, которая не понимала, зачем ее позвали. А когда поняла, убежала от них. Спряталась у меня на кухне, дрожала как осиновый лист, плакала и умоляла ради всего святого помочь ей выбраться. Мне ее жаль стало. Вы знаете, что ни в замок, ни из замка без специального разрешения никто пройти не может. Только мы, обслуживающий персонал, знали, что в дальнем углу парка, в высокой каменной стене с колючей проволокой есть дыра, не видная за кустами. За стеной — дремучие заросли, и добраться оттуда куда-либо просто немыслимо. Но все-таки это был выход. Я рассказала ей об этой дыре. Вывела черным ходом в парк и показала дорогу. Она поцеловала меня мокрыми от слез губами и убежала. Сострадание это дорого мне обошлось. Утром все выяснилось, и управляющий моментально меня выгнал.

Понемногу Земан начинал понимать.

— А вы знаете, что случилось с этой несчастной девушкой?

— Нет, больше я о ней не слышала. Бог знает, как она тогда добралась до Праги…

— Не добралась. Через несколько дней ее нашли мертвой в лесу. Ее звали Марушка Марова.

Попутчик снова вернулся в купе и сел напротив Земана. Было видно, что он о чем-то подумал, дымя в тамбуре сигаретой, поскольку сразу же заговорил извиняющимся тоном:

— Я, собственно, ничего не имею против полицейских. Тем более против криминалистов.

— Да оставьте. — Земан махнул рукой. — Никто ничего против полицейских не имеет, особенно когда нуждается в их помощи. Вы не представляете, как нас люди начинают горячо любить, когда ограбят их квартиру или дачу, когда убьют кого-то из близких. Закон, правовую систему, которые держат вас в рамках, вы ненавидите и начинаете любить только тогда, когда нуждаетесь в защите.

Сообразив, что Земан не обиделся, попутчик с видимым облегчением улыбнулся.

— Простите, в каком вы были звании?

— Майор, — ответил Земан (то, что он так долго не получал очередного звания, было его больным местом).

— Прекрасно выглядите, товарищ майор! — сказал попутчик, изо всех сил стараясь загладить свою бестактность. — Даже трудно поверить, что вы пенсионер.

Земан лишь иронично улыбнулся. Он все прекрасно понимал. Нет, конечно, он еще сохранил стройность, был подтянут, но лицо его было изрыто морщинами, словно широкая дельта реки многочисленными рукавами, волосы поредели, поседели. Он больше не мог, как когда-то, поднимать тяжести и бегать.

Однажды случайно встреченный однокашник сказал ему:

— Слушай, Гонза, чем дальше, тем больше ты становишься похожим на отца. Я сперва даже испугался, увидев тебя: показалось, что папаша твой жив и сейчас станет мне выговаривать — мол, почему я до сих пор не подстригся, почему хожу с длинными, как у попа, волосами.

Это было смешно, поскольку бывший однокашник стал неимоверно толстым, едва дышал из-за лишних килограммов да к тому же совершенно облысел.

Но Земан пережил шок. Боже мой, ведь я старею, понял он. И до гробовой доски не так уж далеко. Собственно, мой отец, когда умер, был гораздо моложе, чем я теперь, а мать скончалась в моем возрасте. Мороз пробежал по коже от таких невеселых мыслей. Никогда раньше он не думал о конце.

Мы мудреем, идеализируя себя и прошедшую молодость, свой нынешний взгляд на вещи. И вовсе не задумываемся о том, что, может быть, уже завтра или послезавтра, через год или два все закончится, закончится безвозвратно. Земан вспомнил одного друга, который ему когда-то сказал: «Знаешь, с некоторых пор я стал ненавидеть весну. Я боюсь, что любая из них может стать для меня последней».

Но жизнь Земана не могла закончиться. Она продолжалась в Иване.

Два дня спустя после возвращения из Скрыше Земана неожиданно вызвали в министерство, к заместителю министра генерал-майору Житному.

Волноваться не было повода: на участке, которым Земан руководил, все было в порядке. Более того, уголовный розыск под его руководством в последнее время добился высокого процента раскрываемости преступлений. Поэтому и не задумался, зачем его вызывают, — уверен был, что будет просто доверительная беседа двух друзей.