— Это невозможно, — сказал подпоручик.
— Почему?
— У нас боевая тревога. Никто из посторонних не имеет права посещать казармы, все увольнительные отменены.
— Но я приехал из Праги… — попытался объяснить Земан.
— Это вам не поможет. У нас приказ.
— Я не прошу об увольнительной. Мне достаточно перекинуться с внуком двумя-тремя словами прямо здесь, у ворот. Просто чтобы он знал, что я здесь.
— Нет, — стоял на своем подпоручик. — Приходите завтра.
Это упрямство и нежелание пойти навстречу окончательно расстроили Земана.
— Могу я поговорить с вашим командиром?
— Нет. Его здесь нет.
— А с его заместителем? Политруком?
— Тоже нет. Я же вам сказал: приходите завтра.
— Можно позвать кого-нибудь другого?
— Никого нет. Все уехали.
— Когда же вернутся?
— Не знаю, я не получал распоряжений. Я же сказал: приходите завтра.
После этих слов он развернулся и направился в караульное помещение.
Чертовы мозги цвета хаки, ругался про себя Земан. Бюрократы. Ни шага без приказа сверху. Мы в органах все-таки могли принимать решения самостоятельно. И он вспомнил свое последнее дело — как он против воли вышестоящего начальства расследовал его, опираясь на закон и право.
— Неужели вы не поможете мне? — обратился он к часовому, поскольку офицер уже скрылся.
Но тот не обращал на него внимания. С безучастным видом, сжимая в руках оружие, прохаживался он вдоль ворот.
28
Двадцать восьмого января майор Земан получил приказ немедленно прибыть в министерство к генерал-майору Житному, имея при себе документы, касающиеся не расследованной до сих пор смерти Марии Маровой. Он знал, что его ждет, но не испытывал страха. Более того, он хотел этой встречи, считал ее своевременной, поскольку у него был козырь, о котором Житный наверняка еще ничего не знал.
Жестом прервав доклад Земана, тот велел:
— Положи дело на стол.
Земан выполнил приказание. Честно говоря, его рукам сразу стало как-то легко: несколько сот страниц протоколов, донесений, заключений и экспертиз весили не менее двух килограммов. Но на сердце не полегчало. Казалось, он отрывает от себя часть своей души. Дело, расследованием которого занимался он несколько лет, приросло к сердцу, точно собственный ребенок, стало частью его самого. Он мог избавиться от него лишь одним путем — завершив. И до этой цели оставался всего только шаг.
— Садись, — строго произнес Житный, указывая на кресло возле журнального столика.
Земан молча сел.
— Вчера на заседании правительства зампред Бартик выступил с резким протестом против незаконных методов, используемых органами безопасности.
Земан не очень удивился. Этого и следовало ожидать.
— Протест, как ты уже догадываешься, касается тебя, — продолжал Житный, нервно прохаживаясь по кабинету. — Министр бушевал, когда вернулся с заседания правительства. Приказал мне решительно покончить с этим делом. Я предупреждал тебя, Гонза!..
— Я расследую тяжкое уголовное преступление, товарищ заместитель министра, — начал Земан. — И обязан для его раскрытия в соответствии с законом и служебными инструкциями сделать все возможное.
— И что, ты раскрыл это преступление? — сорвался на крик Житный.
— Почти.
— Что значит — почти?! В криминалистике не существует «почти». Да или нет? — орал Житный.
Земан подошел к письменному столу, взял материалы дела и перенес их на журнальный столик. Положив перед Житным, развязал тесемки картонной папки.
— Я нашел оружие, которым было совершено убийство. Обнаружил его там, в замке. Вот заключение экспертизы…
Житный даже не взглянул на этот листок.
— Ну а где же это оружие, где ключевое твое вещественное доказательство? Покажи его!
— Ружье в замке, я его вернул.
— И я должен тебе верить?
— Ты же знаешь меня.
— Но прокурор тебя не знает. Суд будет требовать доказательств от тебя, а правительство потребует отчета у суда. Нужны веские, неопровержимые доказательства, поскольку обвинения слишком серьезные. А у тебя нет даже этого ружья. Ты думаешь, что еще когда-нибудь его увидишь? — Он в бешенстве листал материалы дела, но взгляд его не останавливался ни на одной странице. — А чем ты располагаешь? Ничем, ничем, ничем! Сплошные химеры, фантазии, догадки.
— У меня есть письменные показания очевидца, заверенные его собственной подписью.
От этого заявления, сделанного спокойным и уверенным тоном, у генерал-майора Житного перехватило дыхание.
— Чьи показания?
— Инженера Ханы Словаковой.
Накануне вечером Хана вернулась в прекрасном настроении. Она хорошо отдохнула и загорела. Была одета в новый черный кожаный костюм, который ей очень шел. Вернулась она не одна. Рядом с «рено», который она поставила у подъезда, пристроился элегантный «мерседес» бежевого цвета с западногерманским номером.
— Пани Михалкова, я вернулась! — крикнула она высунувшейся из окна дворничихе. — Надеюсь, квартира в порядке и мне не придется краснеть перед гостем? Потом загляните, я вам кое-что привезла, — сказала она, вытаскивая чемоданы из багажника.
Когда пожилой лысый мужчина выскочил из «мерседеса» и с растерянным видом стал помогать ей, Хана, кивнув на него, сказала:
— Это Гельмут, мой приятель. Задержится тут на пару дней.
Она взяла легкую сумочку, а тяжелыми чемоданами разрешила заняться своему кавалеру.
— Бери вещи и пойдем.
— Ему придется на несколько минут остаться без вас, пани инженерша, — сказал Земан, выходя из своей машины.
О возвращении Ханы он знал с той минуты, как она пересекла чехословацкую границу.
— Что еще? — закричала она истерично. — Ведь мне пообещали, что вы оставите меня в покое!
— Как видите, им не удалось выполнить свое обещание, — спокойно улыбнулся Земан.
— Вы пришли меня арестовать? — расплакалась она.
— Нет. Только допросить. Через часок-другой вернетесь — если, конечно, не будете мне лгать. А ваш приятель подождет, верно я говорю? — обратился он к ничего не понимающему немцу. — Дайте ему ключ, не на улице же будет он ждать, — посоветовал он, прежде чем распахнул дверцу своей машины.
У Словаковой сдали нервы, ее трясло как в лихорадке.
— Что со мной будет? Чего вы от меня, собственно, хотите?
— Правду, только правду, — ответил Земан.
Он знал, что эту правду от нее узнает.
«…Только к утру они обнаружили, что Марушка убежала. Это привело их в бешенство. Все были пьяны. Я тоже. Они приказали вертолетчику, который ждал зампреда на площадке французского парка, подняться в воздух. Летчик уже привык к ранним полетам на охоту и не удивился. Ружья, как обычно, были в кабине. Сели в вертолет Виктор и управляющий. И меня взяли с собой. Они знали, что Марушка не могла далеко уйти, думали даже, что она еще не выбралась из парка. Но мы обнаружили ее далеко за стеной, окружающей парк и замок, на склонах гор. Я ей кричала: „Не сходи с ума, вернись, это шутка, ничего с тобой не случится!“ Но она или не слышала, или слишком была напугана. Она стала убегать от вертолета, как кролик. А они ржали — для них это было очередное развлечение, знали ведь, что скрыться ей не удастся. Травили ее как зверя — налетали на нее, снижались и шутки ради палили над ее головой из охотничьих ружей. Я испугалась, начала умолять их, чтобы прекратили стрельбу, не дай бог, попадут… И вдруг Марушка там, внизу под нами, споткнулась, упала. Мне стало плохо, началась рвота…»
— Кошмар, — потрясенно проговорил Житный, дочитав показания Ханы Словаковой. — Гнусь какая, а? Хуже, чем я предполагал.
— Теперь ты меня понимаешь? — спросил Земан с прежней товарищеской доверительностью.
— Понимаю. Ты и в самом деле не мог поступить по-другому, — тихо признался Житный и аккуратно вложил страницы с показаниями в папку. Закрыв ее, он крепко завязал тесемки.
