Земан встал.

— Так могу я довести дело до конца?

— Нет, — ответил Житный и запер папку в свой сейф. — Это слишком страшная правда, Гонза, настолько страшная, что мы не можем сделать ее достоянием общественности. Это бы повредило партии, имело бы далеко идущие последствия во внутренней и внешней политике. С этой минуты дело становится совершенно секретным.

— А как же я?

— Тебе придется молчать.

— Не могу.

— Ты должен. Это твоя служебная обязанность. Ты присягал! Это и мой приказ!.. Иди, ты свободен.

В ресторане гостиницы «У Конипаса» в Катержинских горах было весело. Земан добрался сюда быстро — подвезли на тракторе рабочие лесничества, спешившие в ресторанчик на вечернюю кружку пива или стопочку фернета, который весьма метко называли «лак для гроба».

Попутчик Земана уже тут обжился, сблизился с местными любителями выпить и пропустил пару рюмочек. А если учесть выпитое в поезде, получалось, что настроение у него было на высоте. Он орал на весь ресторанчик:

— Это самый лучший отель в моей жизни, господа! Когда я работал монтажником за границей, приходилось жить в разных роскошных «Хилтонах», «Асториях» и прочих, однако «Конипасу» они в подметки не годятся. Ведь это гостиница моей молодости и моей любви, предел мечтаний всех борованских солдат. Когда к нам приезжали в гости жены или девушки, нам давали увольнительную на два часа. Полчаса — бегом из Борован, полчаса на обратную дорогу, а час оставался для любви. Это был просто какой-то любовный конвейер, в воскресенье комнаты даже не успевали убирать. Несчастная девчонка, запыхавшись от бега со своим милым из Борован, едва успевала поздороваться с подругой, выходящей из гостиничного номера, и тут же, не успев отдышаться, ныряла в постель…

Земан осмотрелся. Все здесь было так же, как и в его молодые годы. Лишь стойку, за которой разливали пиво, сделали посовременнее да появились новые столы и стулья. Пластиковые стены стали почище, куда-то исчезли закопченные картины немецких романтиков, вместо них висели теперь репродукции чешских пейзажистов и рекламные плакаты с обнаженными красотками, оставленные здесь западными туристами, водителями автофургонов и коммивояжерами.

Собственно, что это был за отель? Обыкновенный старый немецкий трактир, на втором этаже которого имелось пять комнатушек для случайных гостей. Строить что-нибудь новое наверняка не имело смысла. Кому бы пришло в голову проводить отпуск в забытых богом Катержинских горах, где не было ни исторических памятников, ни хотя бы реки или озера?

А попутчик за соседним столом по-прежнему выступал, не в силах, видно, остановиться:

— Теперь ребятам в армии служится куда лучше, чем нам в свое время. И отпуска им дают, и два раза в неделю увольнительные, если, конечно, не было нарушений там или ЧП. А на учения возят в автомобилях. Рай земной, да и только! А нам доставалось. Приходилось топать на своих двоих с полной боевой выкладкой. Бывало, еще и с пулеметом на горбу. Просто с ног валились от усталости. Зато был у нас замечательный командир роты, поручик Довина, бывший фронтовик. В самую тяжелую минуту выскакивал из своего «джипа», бежал вперед и кричал: «Ребята, давай нашу! Раз, два, левой! Запевай!» И сам заводил:

Скажу по правде, была это блатная песня, но поднимала настроение и боевой дух, и мы выдерживали очередной марш-бросок и благополучно добирались до места. Да, командир прекрасно знал, какую песню выбрать для поднятия духа. Эта, что о молодушке, была лучше тогдашней строевой: «Ура, ура, ура! Пойдем мы на врага за матушку Родину и за Сталина-а-а!..» Мы, борованские, считались лучшим гвардейским подразделением. Ангелами, конечно, не были, проколы, залеты, ЧП, драки в трактире во время увольнений — все случалось, но зато на плацу, стрельбище или боевых учениях мы всегда отличались. Однажды во время учебной атаки мы так гнали перед собой «противника», что те солдаты орали от страха и падали от усталости… — Помолчав, рассказчик спросил вдруг: — А что это сегодня здесь нет никого из воинской части? Ни одного офицера. В трактире же всегда рябило от лампасов и звездочек.

Воцарилась тишина, поскольку местные колебались, имеют ли они право болтать чужаку о том, что считалось как бы семейным делом — делом исключительно тех людей, кто служит и живет на границе. Но потом все же один местный, решив, что этому рубахе-парню, который щедро угощает всех, вполне можно доверять, сказал:

— В части какое-то ЧП. Так что все на казарменном положении.

— Ах, черт, — понимающе присвистнул попутчик. — А что все ж таки случилось?

— Бог его знает. Никто ничего не говорит, военная тайна. Но дело наверняка серьезное, если командир части с замполитом объезжали сегодня все близлежащие сельхозкооперативы, лесничество и хутора. И госбезопасность попросили о помощи — говорят, даже командованию погранвойск звонили.

Земан встревожился.

И хоть уговаривал себя, что не должен паниковать, поскольку события эти не имеют отношения к внуку, им вдруг начал овладевать страх.

Может, произошло несчастье. Например, перевернулся грузовик с солдатами по дороге на стрельбище. Или беда на стрельбищах — кто-нибудь из гражданских, несмотря на запрещающие знаки, появился на поле. Или (об этом даже подумать было страшно) кто-то покончил жизнь самоубийством… Глупости, одернул себя Земан. Это все фантазии.

И все же он поспешно расплатился и, обеспокоенный, заторопился в местное отделение Корпуса безопасности — как можно скорее узнать правду.

Когда-то местное отделение Корпуса располагалось в бывшем жандармском участке, который хорошо был знаком Земану по первым годам службы. Теперь оно разместилось в современном панельном здании Национального комитета. Все здесь было совершенно по-другому, но, вдохнув этот особенный, специфический запах деревенского полицейского участка, запах бессонных ночей и нервно выкуренных сигарет, пота и усталости, Земан растрогался. Именно здесь начинали они с Лойзой Бартиком. Здесь он впервые в жизни стал свидетелем сурового допроса. Странно, кошмарная эта сцена ожила в памяти, как на киноэкране, едва Земан переступил порог современного полицейского участка.

В первой комнате, разделенной перегородкой, никого не было. Служебное время закончилось, и, верно, никто не предполагал, что кто-то отважится просто так сюда войти.

Земан открыл дверь, ступил за перегородку и постучал в дверь с табличкой «Начальник». Не ожидая приглашения, вошел.

Кабинет обставлен был скромно. Письменный стол, к которому примыкал длинный стол для заседаний, шкаф и книжные полки со сборниками законов, инструкций, предписаний, с произведениями классиков марксизма-ленинизма и книгами по истории КНБ. В кабинете были трое: поручик КНБ, наверняка начальник отделения, вахмистр, который, по всей видимости, должен был дежурить в соседнем кабинете, и какой-то гражданский, тоже, наверное, сотрудник госбезопасности. Они склонились над картой, разложенной на столе.

Поручик раздраженно закричал на Земана:

— В чем дело? Кто вас сюда пустил?

Это был глупый вопрос, поскольку Земана никто не впускал, но и войти никто не помешал.

— Меня зовут Ян Земан, — представился он. — Я был майором госбезопасности, теперь, к сожалению, на пенсии. — И протянул поручику свой паспорт.

Тот заметно смягчился.

— Какие проблемы, товарищ майор?

— Я когда-то служил здесь. Правда, очень давно… Здесь начинался мой путь в Корпусе.

— Что ж, приехали прошлое вспомнить?

Поручик старался быть вежливым, но было видно, что нежданный гость задерживает его и раздражает. Наверняка про себя он клял посетителя: «Черт возьми, у нас такие важные дела, а какой-то пенсионер будет отрывать нас своими сентиментальными воспоминаниями».