Естественно, Игин был приглашен на торжество и долго ломал голову над проблемой подарка. Понимал, что обыкновенной вещицей тут не обойдешься, а подлинник дарить было жалко, хотя и достался он ему за восемьдесят рублей. И было это не что иное, как прекрасная миниатюра известного русского художника второй половины восемнадцатого века Федотова. Досталась миниатюра за ничтожную сумму и такие деньги пожертвовать для подарка было совсем не жалко, только знал Игин истинную стоимость портрета, а подсунуть Неживлеву подделку было нельзя — распознает. Да и терять такого поставщика было нецелесообразно. Почесал Игин лысеющую голову, перебрал даже какие-то бумаги в ящике рабочего стола для успокоения, а потом решился и завернул миниатюру, изображающую молодого человека в темном светском костюме с полоской на борту, еще более темной нежели фрак, в обычную газету. Специалист из художественного музея, изучавший миниатюру частным образом, утверждал, что это масонский знак и что, если покопаться в каталогах и справочниках, можно установить личность изображенного, что увеличит истинную стоимость миниатюры вдвое, но обойдется Игину в триста рублей. Игин не согласился, уже тогда предполагая преподнести ее в дар Неживлеву, а уж тот пусть сам и платит эти деньги для установления иконографической личности неизвестного русского масона.
На день рождения было приглашено и одно официальное лицо, занимавшее видную должность и ведавшее вопросами по работе с молодежью. Лицо это было интересно не столько само по себе, сколько прямыми родственными связями с фигурой гораздо более значительной, призванной по своему высокому положению бороться с преступным миром. Во всяком случае, Олег Михайлович Карнаков, приглашенный к Неживлеву, рассказывал об этой стороне деятельности своего отца с оттенком юмора, который должен был означать лишь одно, что пока отец его на месте и в полном благополучии, то все присутствующие могут спать спокойно и быть уверенными за свою судьбу. Кстати говоря, Олег Михайлович оказал в этом отношении немалую услугу Николаю Петровичу Игину, когда у того появились прямые подозрения, что ему „упали на хвост“, по его собственному выражению. Олег Михайлович быстрехонько навел справочку у личного референта своего отца полковника Туманова, и установил, что собачье чутье не подвело Игина, что на того заведено, на основании показаний двух арестованных лиц, уголовное дело и материал имеется неопровержимый и солидный. Олег Михайлович показал папочку с материалами лично Игину, а потом разъяснил, что упомянутому гражданину Игину Николаю Петровичу, тысяча девятьсот тридцать второго года рождения, русскому, беспартийному, ранее не судимому, в соответствии с тремя статьями уголовного кодекса положено отсидеть в колонии усиленного режима от восьми до пятнадцати лет, и что с учетом размаха деятельности Николая Петровича, срок будет ближе к пятнадцати, нежели к восьми. Игин внимательно ознакомился с материалами и даже нашел в себе достаточно душевных сил, чтобы улыбнуться и похвалить органы внутренних дел за оперативность, заметив, что там, к сожалению, сидят не дураки, документы серьезные и от них отвертеться трудно, а скорее всего невозможно. И что он согласен выкупить их за нужную сумму и торговаться не станет. В свою очередь, Олег Михаилович деликатно сказал, что уголовными делами не торгует к помогает Николаю Петровичу только из дружеского расположения. Все остальное на усмотрение Игина. Тот по достоинству оценил мудрость молодого, но дальновидного Карнакова и попросил разрешения отлучиться лишь на один час, не более. Олег Михайлович многозначительно посмотрел на японские, в золотом корпусе часы, и согласился подождать, опять только из дружеского расположения к уважаемому Николаю Петровичу. Игин действительно явился через час, опоздав на одну или две минуты, объяснив, что пришлось ехать за город, и что „в сберкассе не держит“. Затем положил на стол сверток, завернутый в очень грязную и старую газету. Что характерно, у газеты еще в свое время оборвали уголок с номером квартиры Игина. Маленькая была бы, а все же улика. Олег Михайлович, надо отдать должное, не стал при Игине суетиться и разворачивать газету, чтобы удостовериться в его „порядочности“, а просто протянул ему папку с серыми тесемками, которую тот выхватил с очевидном нетерпением и засунул в портфель, поинтересовавшись для успокоения, не осталось ли каких-нибудь копий этих, прямо скажем, ужасных документов. На что Олег Михайлович усмехнулся и с достоинством ответил, что „копий не держим с“. По уходу Игина Олег Михайлович немедленно вскрыл пакет и с удовлетворением пересчитал купюры: оказалось, что Игин оценил себя достойно и вправду не пожадничал, оплатив каждый год своей свободы, исходя из неотвратимых пятнадцати, в две тысячи рублей. Таким образом, Карнаков и Игин остались довольны друг другом, как и Туманов, который ни на какие деньги не рассчитывал, а на одно лишь доброе отношение своего шефа при посредстве замолвленного за него Олегом Михайловичем словечка. Один только следователь, который начал вести это интересное и перспективное дело, был немало удивлен переводом из столицы в Казань, правда с повышением в должности.
Естественно понимать что генерал Карнаков Михаил Игнатьевич был в курсе всего происходящего, но это было не совсем так: он не предполагал что под его неусыпным оком на страже правопорядка происходят подобные неприглядные события, притом, не в первый раз, потому что услугами того же полковника, при посредстве Олега Михайловича, пользовался и Краснов, да и дело Неживлева в Ленинграде было прикрыто, надо полагать, также. Другой вопрос, что таким же „порядком“ полковником Тумановым закрывались и другие уголовные дела по просьбе иных, не менее „достойных“ лиц, нежели Игин и Краснов. Там уж Туманов не брезговал дорогими подношениями. Вот таким желанным гостем и был Карнаков, единственный из всех явившийся без подношения, а с одним только букетиком гвоздик, прекрасно понимая, что сам является дорогим и незаменимым подарком для этой теплой компании.
Помимо перечисленных должны были присутствовать еще несколько приближенных и друзей, не имевших прямого отношения к подпольной деятельности хозяина дома, но по-своему интересных.
Входивший в моду писатель Рожнов Петр Николаевич, хотя и хранивший на лице печать достоинства и глубокомыслия, в то же время знавший свое место в этом кругу и до зуда завидовавший их умению жить, заводить связи с красивыми женщинами, менять легковые автомобили не реже одного раза в год, понимая, что ни когда не достигнет подобного благополучия, даже если создаст произведение, не уступающее по таланту „Воине и миру“ или „Братьям Карамазовым“. Обидно было более всего, что зван он был не за свой модный роман, а за умение рассказывать анекдоты и быть незаменимым тамадой, естественно, с оглядкой на хозяина. Не раз приходила Петру Николаевичу мысль послать их всех к черту, но был повязан он с ними той же тлетворной идеей, от которой никуда не уйдешь, разве что вытравишь ее из себя вместе с частью собственной плоти. А вытравливать как раз и не хотелось, тем более, что привлекала она его, да и задолжал он Неживлеву порядка двух с половиной тысяч рублей, что составляло для него огромную сумму. Неживлеву же он был нужен, как украшение стола: смотрите, мол, здесь собрались не только те, кто умеет жить, но и те, кто своим талантом призван будить в нас высокие чувства и ответственность за судьбы человечества. При этом лицо у Неживлева было как у клоуна в цирке, когда тот произносит что-то совершенно дурашливое для детей пятилетнего возраста.
Помимо Рожнова была в числе приглашенных молоденькая балерина, стажер известного театра Сашенька Караваева, семнадцати с половиной лет, два раза мелькнувшая в концертах, показанных по центральному телевидению: ее Неживлев позвал для бывшего в очередном разводе Краснова. Краснов как-то совсем недавно упомянул, что неплохо было бы полюбить юную танцовщицу, и если она окажется достойным экземпляром, то желательно сохранить ее потом для выхода на люди. Что под этим подразумевалось, сказать трудно, можно только допустить, что Краснов, с его любовью удивить присутствующих, непрочь был появиться с ней где-нибудь в обществе: смотрите, вот он я, Краснов, умеющий урвать от этой жизни самое красивое и дорогое, а рядом со мной эквивалент этой жизни в лице прекрасной девушки, какая вам недоступна. Неживлев учел пожелание Краснова, и через знакомого балетмейстера театра подобрал требуемый ему объект, не будучи уверен окончательно, что из этого что-нибудь получится, потому что Краснову хотелось заполучить девушку скромную, неиспорченную, а это трудно увязывалось с его претензиями.
