Не успел он прилечь, чтоб немного отдохнуть для последующих трудов, как раздался длинный пугающий звонок в дверь. Подскочил Семен Михайлович, как кукла в театре Образцова, и — быстрей к глазку. Глянул и обмер. Всего ожидал напряженный до крайней степени Неживлев: и милиционеров, и грабителей. Но перед дверью стояла собственной персоной его супруга Ирина Александровна, прилетевшая первым авиарейсом из курортного города Гагры. И ключи у нее в сумочке были, вот только от раздражения и нервозности, не покидавших ее всю дорогу, не могла она их найти и потому держала свой подрагивающий пальчик на кнопке звонка. Поначалу растерявшийся Семен Михайлович так испугался, что чуть цепочку не накинул на дверь, но вдруг Ирина Александровна неожиданно наткнулась на ключи и открыла дверь. Пронесшись в квартиру мимо застывшего Семена Михайловича, лихорадочно придумывавшего хоть какое-нибудь достойное объяснение всему, что происходило в доме, она застыла посреди хаоса. Хоть и была Ирина Александровна дура-дурой и при всех связях отца и матери не смогла окончить даже одного курса экономического института, зато по части житейской реакции могла дать фору любой электронно-вычислительной машине пятого поколения. Она догадалась о планах законного супруга в сотую долю секунды. Еще ее глаз не успел объять пустые картинные рамы и отсутствие фарфора в горках красного дерева, как голосовые связки выдали такую ноту, какую по тональности не удавалось в свое время взять ее родителю на гулком солдатском плаце.
— Мерзавец, паразит, подонок, какой же ты подонок! — вырвалось из ее накрашенного искривленного в ярости рта. — Драпать хочешь?! Да я тебя за все твои дела здесь сгною, немедленно вызову отца и ты посмотришь, где проснешься завтра! Дрянь, ах ты дрянь! Мразь! — и еще кое-что добавляла разъяренная Ирина Александровна, то, что можно скорее услышать в пивнушках третьего разряда, но никак не из уст такой шикарной на вид дамы. Более того! От слов она немедленно перешла к делу и треснула обмякшего Семена Михайловича импортной сумочкой из крокодиловой кожи. Да так удачно, что попала тяжелым серебряным замком прямо в висок, после чего Семен Михайлович с окровавленной головой упал на ковер и был очень похож на сына Иоанна Грозного с хрестоматийной картины Ильи Ефимовича Репина. Разница была в том, что Семен Михайлович применил «военную хитрость», он хотел отлежаться на ковре и выработать хоть какую-то линию дальнейшего поведения, потому что на этот момент рушились все планы, задуманные им совместно с Глайдом. Лежа в неудобной позе, он успел невнятно пробормотать, что убила его Иринка. Но Ирина Александровна не дослушала до конца и вставила свое резюме, смысл которого сводился к следующему: Семен Михайлович никак не может умереть сейчас от удара паршивой сумочкой, потому что его должны расстрелять официально за все его темные дела и махинации. Вот как ее сознание сразу перевернул один лишь поступок Семена Михайловича. Только слова ее шли не от патриотизма или чувства любви к Родине, а от страшной обиды, что решил он ее бросить, почувствовав, по всей вероятности, опасность. Вот отсюда и справедливые слова к Неживлеву и праведный гнев. После ее слов Семену Михайловичу ничего не оставалось сделать, как подняться и перейти в наступление. Он с неожиданным презрением выкрикнул:
— Дура, ты же ничего не понимаешь, я тебе сюрприз готовил: мы переезжаем в собственный кооператив. Хватит жить в аппартаментах твоего отца. Поняла, наконец, или нет?!
Но Ирину Александровну нелегко было сбить с толку. Она и список упакованных вещей приметила. И все же Семен Михайлович таким маневром на какое-то мгновение завоевал право на инициативу и получил минуту-другую на размышление. Он сообразил, что без Ирины ему никак за рубеж не вырваться и, перейдя на шопот, предложил ей бегство за границу, признавшись, что и сборы, и упаковка вещей именно для этого. Что он сегодня же наметил вызвать ее из Гагры, потому что заказал две туристические путевки для поездки во Францию. «Сама понимаешь, — вдохновенно шептал разгоряченный и в то же время униженный Семен Михайлович, — здесь нам всем труба. Когда такие столпы шатаются, так куда нам до них, грешным. Через месяц-другой и до меня доберутся. А там мы с тобой будем королями: Ницца, Монте-Карло, Акапулько… Все преподнесут на блюдечке с той самой голубой каймой. Конечно, за наши деньги. Идет?»
Задав вопрос и мучительно соображая, как вырвать вторую путевку, Семен Михайлович ожидал мгновенной ответной реакции Ирины Александровны, в которой восхищение должно пропорционально перемещаться с чувством вины перед ним, таким умным, сообразительным и в то же время заботливым. Но произошло нечто страшное и неожиданное, что никак не укладывалось в четко выстроенную схему по отношению к личности Ирины Александровны. Ее реакция изумила даже видавшего всякие виды Неживлева.
— Ах ты, Иуда! — на предельно высокой ноте закричала Ирина Александровна, — так ты, подонок, Родину захотел продать? Что, больше торговать нечем, все продал и купил?! Ну нет, хочешь — катись без меня хоть на все четыре стороны и без этого! — она указала мизинцем (для большего жеста не снизошла от презрения) на упакованный ящик и оставшиеся на полу предметы старины, картины. Значит вбил все же в детстве в эту пустую голову Александр Филиппович какие-то гражданские принципы и чувства, да видать потом проглядел дочь. — И запомни, — продолжала уже более спокойно Ирина Александровна, — тебе в этом доме не принадлежит ничего. Все, что здесь находится, это имущество моего отца, моей матери и мое. А ты гость, вот и уметайся в свою заграницу, а мне и здесь хорошо, прохиндей!
Надо отдать должное, этим поступком Ирина Александровна возвысила саму себя над той пропастью, в которой находилась долгие годы. Конечно, нет нужды обольщаться по отношению к ней и предполагать, что с этой минуты она станет жить по-новому. Но бывает, что живет в одном человеке что-то хорошее наряду с мерзостью и подлостью, лишний раз подтверждая, что человек сам выбирает жизненный путь, иной раз отдавая предпочтение своим слабостям, не пытаясь бороться с собой. А это в конечном итоге приводит к распаду личности. После яростной тирады Ирины Александровны Семен Михайлович, теперь уже без всякой фальши, бессильно опустился на ковер: рушились последние надежды на возможность выбраться из страны. Но состояние прострации быстро сменилось благородным возмущением человека, которого пытаются ограбить средь бела дня:
— Это как же понимать, Ирина? А картины? А фарфор? А коллекция монет и медалей? — А иконы? А серебро?! А?!
— Не докажешь, — спокойно бросила Ирина Александровна, — и вообще — катись отсюда!
«Пропал! — ахнул Неживлев, — теперь действительно труба, с этой бабой по-доброму не сладишь, и если она вызовет своего грозного папочку, то мне конец в тот же день. А какого черта она вернулась так скоро из Гагры? Тут что-то нечисто, но что? Нельзя ли как-нибудь сыграть на этом?» И пока он, содрогаясь, рассуждал, в дверь настойчиво позвонили. Семен Михайлович, потрясенный всем происходящим, не придал особого значения этому звонку и пошел открывать в чем был — трусах и майке, но распахнув дверь, по-настоящему потерял дар речи: на лестничной площадке стояли трое милиционеров и двое соседей — понятых. Полковник Чернышев приложил руку к козырьку фуражки и спросил:
— Гражданин Неживлев?
— Он самый, — пролепетал Семен Михайлович, чувствуя, что сейчас рухнет на пол. Ноги неожиданно отказали и язык стал не послушен, будто замороженный в зубном кабинете при удалении зуба. — А что, собственно говоря, вам от меня н-нужно?
— Может пригласите в комнату? — вежливо поинтересовался Сиротин.
— Да-да, пожалуйста, — растерянно махнул рукой Семен Михайлович, приглашая войти. В гостиной Чернышев, сопровождающие его милиционеры и понятые удивленно посмотрели друг на друга: в комнате был полнейший разор. Пустые рамы слепо чернели прямоугольными и квадратными провалами, ящики всех горок и сервантов были беспорядочно выдвинуты и валялись пустые на ковре. На фоне всего этого ярко выделялась нарядная Ирина Александровна с побледневшим лицом.
