— Поку… пателей?.. — с видимой натугой переваривая услышанное, повторил ответственный. Он силился найти в своей памяти хоть какой-то аналог. Наконец, это удалось. — Ах, для этих! Да, да, конечно! Товары для народа! — (Он покосился на входную дверь). — В свете решений… наиглубочайшего…

— А как поставщики? — осведомился Самый Главный.

Тот опять растерялся. Но ненадолго.

— Подводят! — обрадованно заголосил он. — Ещё как подводят! Но мы ищем! У нас такие мастера! Поэты торговли! Так и горят на работе! — (Его прошибла слеза. Голос дрогнул, зазвенел).

— И… прямо-таки горят? — уточнил Самый Главный.

— О! О! У нас ужасная работа! Вредная работа. Что там шахты и рудники! Недавно мы лишились… мы скорбим… это наше общее горе дружного коллектива.

— Что такое?

— Ах… банкет. Маленький ужин для очень, очень уважаемых людей. Я предвидел. Я беседовал. Его преклонный возраст, сердце… Но он не пожалел себя. О, бедная вдова! Несчастные дети! Два чудных несмышлёных карапузика… младшему всего пятнадцать годиков…

Я вовремя вспомнил, к счастью: мы тем и отличаемся от аборигенов, что не умеем плакать. Но на Самого Главного трогательная речь произвела странное впечатление. Он уже не интересующимся, не уточняющим — каким-то нехорошим тоном спросил:

— Ну, а результат?

Ответственный отреагировал странно. Хотя бы потому, что совсем не растерялся:

— О! О! Только что! Мировой стандарт!

Он повёл нас к двери с табличкой «Посторонним входить не разрешено».

По ту сторону двери на Самого Главного, членов комиссии, а тем более на меня никто и не оглянулся. Там были заняты. Аборигены и аборигенки в костюмах продавцов распихивали по сумкам и мешкам знакомые шубейки.

— Зачем ты взяла две сумки? — услышал я знакомый голос. Да, я слышал его из-под плаката «Перспективная модель». Сейчас обладательница этого голоса не думала спать. Она хватала, пихала, толкалась, улыбалась и не забывала повторять сладким голосом: — Я близко живу, а ты далеко. Надорвёшься, миленькая.

— Сама не надорвись, — отвечали ей. — Мальчики, девочки, вон жёлтенькая лежит. Никому не надо? Беру!

Ответственный кашлянул.

Они услышали. Немедленно среагировали: не прекращая своих упражнений, освободили место. Знакомая из-под плаката «Перспективная модель» оглянулась. Увидела Самого Главного. Дружный коллектив расступился ещё шире. Вот уж кто владеет телепатией!

— Что происходит? — поинтересовался Самый Главный. И ответственный подхватил отцовским строгим голосом:

— Что происходит? Как будто в первый раз на свете живёте, честное слово! Сколько вас учить, при ком берут и при ком дают? Вот сейчас как… объявлю всем по замечанию!

Все вытянулись по стойке смирно. Кто-то гыгыкнул, выронив сумку, которую, по причине занятости рук, держал в зубах. Чуть погодя кто-то спросил:

— Всё? Можно продолжать?

Самый Главный обернулся к ответственному. Ответственный послушно рассердился на них:

— Вот как! Ну, замечаний тут будет мало! Тогда по строгому замечанию! Да, да, не меньше! Вы должны усвоить суровый урок! Я вам говорил: нарвётесь… то есть, надорвётесь!

— Дети малые у нас, — проникновенно, как стихи, начала моя знакомая. — Пропадут! Не губите!

Коллектив сопел, размазывая косметические цветные слёзы. Что-то зарычало и завоняло под окном. Хлопнула дверца с табличкой «Посторонним входить не разрешено». В помещении возник статный молодой абориген спортивного вида.

— Мать, привет! — крикнул он. — Давай скорее, а то плакать начну!

Я содрогнулся: что, если он действительно заголосит во всю мощь своих исключительно здоровых лёгких? Испугалась и моя знакомая. Начала судорожно тискать сумку. Сумка никак не могла закрыться. Она чуть не плакала, молодой абориген тоже начинал подвывать от злости:

— Ну, ну, и эта померла! На работу из-за тебя устраиваться, что ли!

— Старая я… больная…

— А я здоровый! Сейчас побегу и запишусь на завод, в самый страшный цех! Где труднее!

Это возымело действие. Она кое-как застегнула сумку. Он вскинул ношу на плечо и, едва не опрокинув по дороге ответственного за торговые дела, выскочил за дверь. Зарычало и завоняло под окном транспортное средство. Опять всё стихло.

Безмолвствовал Самый Главный. Безмолвствовала комиссия. Ответственный моргал глазами, превращаясь из сурового отца в нашкодившего мальчишку. Он становился все меньше и меньше.

А на меня накатывал смех. Ладно, если бы я хоть что-то понял в происходившем. Так нет: я даже не успел перевести сказанное. Что до компьютера, то он давно самоотключился в панике перед свалившимся на него объемом новой информации, которого он не мог переварить, и помощи мне ждать было неоткуда. Но беспричинный смех буквально душил меня. Угомонился он только в экипаже, когда мы ехали по улицам Центра. Мелькали дома, деревья, заборы… И всё это было покрыто густым слоем розового лака. Всё блестело, сверкало, слепило.

Окончательно я стал приходить в себя только на заводе, куда мы прибыли. От новости: к ремонту моего корабля здесь ещё не приступали.

Ответственный за заводские дела был знаком с Самым Главным. Потому и разговор начался не как раньше: без долгих вступлений о контактах с поставщиками:

— Ты, дружище, когда работать начнёшь? — спросил Самый Главный.

— Ну, так ведь…

— Когда работать начнёшь? — повторил Самый Главный, обводя взглядом бездействующие станки и скучающих станочников.

— Металла нет, — уверенно, хотя и очень тихо молвил ответственный. — Инструментов нет. Фондов ноль. Все лимиты исчерпаны.

Я подумал: а ведь он эти слова давно заучил наизусть. Как я в курсантские годы учил наизусть инструкции.

— Ну, знаток! — покачал головой Самый Главный. И тот еще увереннее зачастил:

— Что «знаток»? Что «знаток»? Ты встань на мое место и попробуй хоть что нибудь сделать! Ты знаешь, как я работаю? Ты знаешь, как я вообще работаю? Вон, станок стоит, на котором ты в молодости начинал. Новых нет и не будет! Корпуса дедовские. Жилья нет. Кадры разбегаются. Некем стало работать! Некем! А в Центре нас неправильно поняли!

— Ого! — воскликнул Самый Главный. — Хорошо бы, совсем не поняли, а то ведь поняли, да неправильно… Допустим. Верю. А если я тебе дам?

— За что? — всхлипнул ответственный и закрыл нос рукой.

— Что ты, в самом деле? Изменился ты, пока мы не виделись, ох как изменился… Я говорю: допустим, я тебе помогу — дам всё необходимое. Начнёшь?

— Ну, если…

— Добро. Раз, два, три!

Самый Главный хлопнул в ладоши. Я давно устал удивляться. А надо было: так вокруг всё переменилось. Дымные грязные цеха исчезли — превратились в новые, просторные и светлые. Замигали огоньки новых программируемых станков. Поднялись горы отличного металла всех сортов. Станочники, по три возле каждого станка, замерли в полной готовности, Но единственное, что не изменилось, — это тишина и неподвижность, царившая на заводе. Станочники оглянулись на нас и сунули руки в карманы. По цеху пополз, как туман, ленивый табачный дымок. А корабль всё так же горбился в дальнем углу. Никто не обращал на него внимания.

— Почему? — спросил Самый Главный, оборачиваясь к ответственному.

— Так ведь… двадцать девять дней, — лениво-рассудительным тоном пояснил ответственный.

— То есть?

— До конца месяца двадцать девять дней. Устал народ: вытягивал прошлое месячное задание. Дай передохнуть.

— А может, передо́хнуть? — спросил Самый Главный знакомым нехорошим тоном. — Если так, то мы все с голоду…

Я не услышал, что он сказал дальше. Меня схватили за рукав и потащили в дальний тёмный уголок, единственный тёмный уголок во всём просторном светлом здании.

— Земляк! — зашуршало над ухом. — Плюй на всё, береги здоровье — чужое и своё. Пять кусков, и запрыгает твоя тарантайка! Ну, и по флакону на нос хорошо бы. Для настроения!

Дружное гыгыканье дало мне понять: говоривший — не один. Мне стало страшновато. Воспоминания о живоедстве мелькнули в мозгу. Я сам не помню, как вывернулся и как вылез прочь из сомнительного закутка.