Самый Главный подошел ко мне. Выглядел он еще хуже, чем до того. Но улыбался счастливо:

— Ну-ка, брат по разуму, давай прогуляемся. На народ посмотрим. Весна!

Да, за стеной была весна.

Солнечный свет одинаково лился и на грязь, и на старый мусор, и на догнивающий грязный снег, и на свежую зелёную траву. Высвечивал и старые дома, и новые, только что построенные. Играл в лужах на старом побитом асфальте и на новом, только что уложенном. Люди радовались свету. Впервые я видел улыбающиеся лица. Не ухмыляющиеся — именно улыбающиеся от души. Люди толпились на улицах, на площадях, что-то обсуждали. Кто-то уходил, когда наступало время идти на работу, кто-то приходил. Люди говорили друг с другом, и им было что друг другу сказать. Они спорили, горячились, доказывали своё, размахивая руками. Обсуждение продолжалось в парке, где звучала из дворца музыка и крутились под расцветающими деревьями аттракционы. Люди говорили. Их слова тут же повторяло радио. Люди спорили, и их споры тотчас же находили себе место в колонках газет. Под лучами солнца почти растаяли снег и розовый лак. Лак облетал целыми кусками. Взгляду открывались новые оттенки: то бледно-немощные, то, наоборот, удивительно свежие и яркие… Заметил я и своих знакомых несовершенновзрослых. Они ни к кому не приставали. С повязками ответственных за порядок они не только следили за порядком и чистотой, но и успевали время от времени встревать в споры. Оказывается, и им было что сказать. Их слушали с интересом, даже с некоторым удивлением.

Наступил вечер. Солнце ушло за дома. Вспыхнули огни. Куда там обычному хиловатому освещению, которое видел я раньше! Они были гораздо ярче. Полная луна казалась маленькой, лишней на фоне этого водопада огней.

И вдруг они погасли.

Стало темно. Везде. Во всем Центре, во всех окружающих населённых пунктах. Я бросился к кораблю, торопливо набрал высоту. Ни одного огонька на улицах! Только луна, бледная от неожиданной ответственности, кое-как светила сквозь наползающие тучи. Всё вокруг затягивалось туманом. Посыпался дождик, потом снег.

— Что случилось? — шелестело здесь и там. — Что случилось? Где Самый Главный?

Действительно, где? Только что он был рядом — беседовал о чём-то с людьми. Куда он исчез?

— Он умер, — говорили одни, посверкивая лысинами.

— От тяжёлой болезни и истощения сил, — добавляли другие, качая шевелюрами.

— Да его просто убили… — шепнул еще кто-то и поскорее спрятался за чужие спины. Я чувствовал: ни он, ни вторые ничего толком не знают, а первые, если даже знают, ни за что не станут говорить вслух.

— Расходитесь, — гремел в темноте бесстрастный, но властный голос. — Расходитесь, пожалуйста. Полное благоразумие.

— Ну, пойдём, — отозвались другие голоса. — Пока по-хорошему просят…

Когда сквозь туман и тучи пробился тусклый рассвет, никого на улицах не было. Мела метель, засыпая снегом и старый побитый асфальт, и новый, уже покрывшийся первыми трещинами. Опять висели газеты, которые некому было читать. Я подошёл к одной из них. Слова были понятны и правильны, а смысл как-то проваливался между ними. Ускользал.

Днем на главной площади Центра состоялся печальный обряд. Людей собралось много. Но к могиле никого не пустили. Толпа стояла в отдалении. Плакал дед, плакал учитель, всхлипывал сердитый школьник. Вытирала слезы большими чёрными руками когда-то решительная, а теперь растерянная аборигенка. Икал и шатался пьяница, распространяя вокруг запах одеколона. Все они стояли большим кольцом вдоль обочин площади. В центре кольца была пустота. А в центре пустоты сияла лысинами комиссия. Глаза были всё так же бесстрастны и тусклы, зато лысины сияли празднично. К могиле, шатаясь, подошёл, ещё не избранный, но уже назначенный большинством голосов новый Самый Главный. Я не мог вспомнить: чем он раньше выделялся из числа прочих? За что его назначают Самым Главным?.. Так и не вспомнил. Он был никакой. Просто удобный, мягкий, уступчивый, как большая старая подушка. Сам идти он не мог, его вели под локоток. С него смахивали пылинки, оказывали прочие мелкие знаки внимания, шептали на ушко ласковые слова. За его спиной вовсю пересмеивались, обсуждали какие-то свои дела и делишки. Все давно успели переглянуться, перемигнуться и сделать вывод. Впрочем, им и раньше было всё ясно. Они знали всё.

Я хотел пройти к могиле, но меня чуть не сбил с ног ворвавшийся на площадь чёрный блестящий экипаж. Ответственные за порядок вскинули руки в приветствии, а потом напустились на моих знакомых несовершенновзрослых, которые чуть не попали под колёса: они лепили на площади большого снеговика.

— Вон отсюда! Ишь, какие умные! На полярный курорт захотели?

Снеговик удивительно напоминал нового Самого Главного.

Грянул артиллерийский салют. Со всех сторон заревели гудки. Я слышал их, когда мой корабль выходил на орбиту. Центр давно скрылся за краем голубоватого диска, затянутого облаками, подо мной проплывал другой материк, на котором я не успел побывать, а они все гудели и гудели…

Вот и всё. Добавить мне нечего.

Бортовой журнал прилагаю. Там всё описано в лучшем виде. Сами разбирайтесь, что там правда, а что нет. Вообще-то, я немного соврал. Но совсем, совсем немного.

Интересно, чем у них там всё кончится? Ведь у них ещё ничего не кончилось, если хорошо разобраться. В нашем сложном мире ничего так просто не кончается.

Хотя, впрочем, какое мне дело до всего этого? Нет мне до всего этого ровным счётом никакого дела!

Над горизонтом взошел холодный полукруг луны, как чей-то полуприкрытый равнодушный глаз. Он безучастно глянул вниз, где щупальцы черного дыма ползли по содрогающейся земле. Что ему было до этого непонятного чуждого мира. Не один миллиард лет всходил он вот так и видел многое, и познал одно — все суета сует. Есть только бесконечная Вселенная и вечность, которая наступит, когда погаснут звезды… Смешны же были те жалкие создания, бессильно распластанные на океанских отмелях, как и те, трепыхающиеся на речных берегах. Зачем этот странный мир жизни устремился из воды, породившей его? Все суета сует… Зачем потомки тех, задыхающихся существ взлетели над своей колыбелью? Все суета сует… Погаснет солнце, и жизнь исчезнет, а будет только вечность…

Рядом, тяжело дыша, рухнул Сашка, и тотчас на бугре вырос частокол разрывов. Артур перекатился ближе к поваленному стволу дерева. Сашка заохал, вздрагивая от сыплющейся сверху земли.

Артур метнул на него свирепый взгляд.

— Какого дьявола стрельбу поднял?

Сашка встал на четвереньки, отряхнулся и огрызнулся:

— А что, молиться на них?

Противный до зубной боли визг, и очередная серия мин легла за бугор с перелетом.

Артур сморщился. Паршиво дело, если так пойдет дальше — шансы равны нулю…

Светлая полоса рванулась от горизонта, и на наливающееся голубизной небо выкатилось желтое солнце.

Артур встал на колени и стал пристраивать между обломанных сучьев ствола девятикилограммовый вороненый «Стронг». До исходящего черным дымом грязно-зеленого с белыми разводами бронетранспортера было рукой подать. Четко просматривалось рваное отверстие в центре черно-белого креста.

Артур посмотрел в сторону желтой насыпи, и во рту стало сухо. Мелькали и группировались серые фигуры.

Сашка пристроился рядом и закрутил головой.

— Задавят нас «Призраки». Ох, задавят…

— Заткнись, — оборвал его Артур, пытаясь вычислить момент атаки.

Желтый диск солнца ярко вспыхнул. Накатился вал зноя, и сразу стало трудно дышать. По лицу потекли струйки пота. Рубаха и брюки мгновенно прилипли к исходящему влагой телу.

Спасаясь от низвергающегося сверху зноя, Артур ткнулся лицом в землю, но тотчас отпрянул, земля уже вобрала огненную мощь и дохнула жаром. Сашка, шипя, втискивал худое тело в щель под дерево.