И туземец меня понял! Более того, ответил, спрыгивая из кабины и хлопая меня по спине:

— Старик, здесь ты ничего не поймаешь. Давай в Центр, к Главным. Только подмазывать не забывай!

Самое интересное было то, что я понял всё до последнего слова. Я учил этот язык. Я много чего учил, когда жёнушка устроила меня на курсы подготовки пилотов для высокооплачиваемых дальних экспедиций. Правда, не все экзамены сдавал, хватило жёнушкиных родственных отношений с председателем экзаменационной коллегии, но ведь учил же! Оказалось, не зря. Только надо посоветоваться с компьютером, что и где мне придётся подмазывать.

Пока я советовался, на руке у туземца пискнул какой-то приборчик. Он глянул на цифирки, мерцавшие в очень жидких-жидких кристаллах. Тряхнул прибор, снова глянул. И, позабыв о моём существовании, заорал на всю равнину, перекрывая грохот своей машины-развалюхи:

Кон-чай, сколь-ко мож-но! За-кры-ва-ет-ся!

Информация опять дошла без искажений. Приятели быстро отцепили от машин зубчатые приспособления, бросили их там, где застиг дружную компанию странный призыв. Опять сели за рычаги. Колонна, чадя и громыхая, устремилась на дорогу. Последняя мало отличалась от равнины, которую они только что перепахивали. Она была похожа на трассу полигона, на которой недавно закончился контроль-пробег мощных вездеходов для освоения планет с агрессивными природными средами. Вот интересно: если эта равнина — поле, то есть специально отведённая площадь для выращивания агрокультур, то неужели они надеются, что здесь хоть что-нибудь вырастет?

Я допускаю: я мог задать этот вопрос вслух. Потому что незнакомый голос тут же ответил:

— А ты не думай, сынок. Я всю жизнь думал, а толку нет: ничего не понимаю. Может, так лучше?

Говорил седой абориген с трясущимися коленями, согнутой спиной и слезящимися глазами. Он сидел в тени деревьев у самого леса. Глядел не на меня — на белую пирамидку с флажком, двумя какими-то датами и столбиком имён.

— Что там? — поинтересовался я.

— Не «что», сынок, а «кто». Забывать стали. А в бумагах сказано: пали смертью достойных в битве с врагом.

Мне до этого, сами понимаете, тоже не было никакого дела. Но тут усматривалась какая-то местная традиция, а местные традиции нам предписано, по возможности, соблюдать. Я сел рядом. И тут…

Со временем я к этому тоже привык. Довелось видеть и не такие призраки. Но тогда, с непривычки… Одним словом, по соседству с белой пирамидкой буквально из воздуха появилась вторая. Только флажка не оказалось, даты (насколько могу судить) были другие, а имён — чуть не в два раза больше. Я шарахнулся в сторону. Видение качнулось и растаяло. Абориген вздохнул:

— Исчезнувшие. Думали, как лучше, а вышло еще хуже. Хотя, куда хуже-то…

— Так в бумагах пишут? — спросил я, чтобы сделать вид, будто ничего особенного не произошло.

— В бумагах — никак. Молчат. И ты молчи. Все равно не поймешь.

Мы помолчали. Наконец, абориген спросил:

— Тоже хочешь до Центра дойти?

— Надо, старик, — ответил я, удачно применяя туземное обращение. Подумал. Хлопнул аборигена по спине. — Дела, знаешь!

Он кивнул. Вытер слезу и спросил — как будто не спрашивая, а утверждая:

— А толку-то, если дойдешь?

Тут усматривалась не то что местная традиция — какой-то философский подтекст. А я этой философии, знаете, не перевариваю. Как только экзамен сдал и жив остался?.. Наскоро хлопнув туземца по спине, я спросил, какой дорогой тут летают до Центра.

— Вон той. Ну иди, сынок, коли решил…

Ходить — вообще неприятное занятие. А по местным дорогам — тем более. Во-первых, пыль. Комментарии тут излишни. Когда из цветных облаков, медленно скользивших над равниной, посыпался мокрый снег, она быстро превратилась в то, что на Земле — третьей планете Солнца — именуют «проклятой грязюкой». Тут ее называли менее красиво, но как — я не помню… Все это во-вторых. А в-третьих, каждое проходившее мимо транспортное средство обдавало меня с ног до головы то первым, то вторым. Самоочищающийся комбинезон в конце концов отказался самоочищаться. Аборигены посмеивались, глядя на меня сквозь окошки своих драндулетов. Я свернул на тропинку.

Тропинка шла почти параллельно дороге. Попадались посёлки — жилые дома вперемежку с хозяйственными строениями. Первые не слишком отличались от вторых. Только в первых жили туземцы, а во вторых — какие-то другие, жующие и хрюкающие существа. Компьютер, немного покопавшись в памяти, неуверенно обозвал их коровами и свиньями. Они плавали по брюхо в жидкой холодной грязи, провожая меня взглядами. Я спросил: что они будут делать, когда грязь застынет? Компьютер заявил, что на такие вопросы не отвечает. Видели мы и птиц в отдельной постройке. Белопёрые, худые, длинноногие, они чихали и кудахтали, сидя на жердочках. Компьютер заявил, что это страусы. Я тоже покопался в памяти, припомнил лекции из цикла предполётной подготовки (слушал их в состоянии дрёмы, потому хорошо запомнил) и с цифрами в руках возразил ему, что на таких широтах страусы не водятся. Мы долго препирались в диалоговом режиме. Сошлись на том, что они — действительно страусы, но измельчавшие в результате какой-то экологической катастрофы.

Попадались мастерские, где скучали не то полуразобранные, не то, наоборот, полусобранные образцы местной техники. Попадались хранилища. С виду они были похожи на ангары для кораблей дальнего поиска, изнутри — на свалки. Подробнее описать их я затрудняюсь: хотел подойти, но свалочный дух отбил всякую инициативу… Над всем этим неярко светило местное солнце, плыли облака и скандалили огромные стаи чёрных птиц.

Так я шёл от строения к строению и не заметил, как попал в город. Дымили заводы, исторгая клубы того самого цветного дыма, который я принял за облака. Выше этих облаков поднимались дома, сияя стеклами и пестрея многочисленными предметами одежды, развешанными для всеобщего обозрения. Тоже традиция. Гудели транспортные агрегаты, заполняя собой улицы. Они брызгали на пешеходов грязью, хотя я не могу с уверенностью сказать, откуда она тут бралась: все ямки, выбоины и прочие элементы дорожного микрорельефа были аккуратно выстланы слоем чего-то серого и твёрдого, напоминающего земной асфальт. Пешеходы неслись толпами навстречу друг другу по улицам, но друг на друга почти не смотрели. И почти не разговаривали друг с другом, только разве что если хотели подчеркнуть, что им не о чем разговаривать. Зато все косились на меня. Кто-то хмыкнул: «Ну точно, оттуда!»

Я понял, в чем дело. На местных жителях были теплые накидки, меховые головные уборы, меховые или, по крайности, теплые сапоги. Я в своем легком комбинезоне и со своими синими ушами возбуждал у них какой-то нездоровый интерес.

Компьютер долго вспоминал, какие деньги имеют хождение на этой планете. Наконец мы отыскали заведение под соответствующей вывеской. Роскошествовать не буду. Какая-нибудь шубейка, простенькая шапчонка да эти… как их там? Короче, с ног на голову. А может, с головы до ног. Трудный он, местный язык! Иногда одни и те же слова имеют совершенно противоположные значения. Как аборигены ухитряются понимать друг друга?.. Короче, мы отворили тяжеленную дверь торгового заведения.

И я догадался: настало время удивляться в очередной раз. Шубеек тут не было.

И шапчонок не было.

И этих самых… которые с ног на ноги…

Не было ничего похожего на то, что носили аборигены.

Сверкали разноцветные пляжные сандалии с дырками для пальцев. На них и смотреть-то было страшно в такую холодную погоду. Висели, распяленные на палках, скучно-серые балахоны с грубо пристроченными рукавами и оранжевыми пуговицами. Сложив на темечках уши-клапана, стерегли доверчивого покупателя волосатые картузы. Их вид заставил меня сделать шаг назад. Переведя дух и осмотревшись, я шарахнулся назад к картузам: две фигуры с мертвенно-бледными щеками тянулись ко мне, их обломанные пальцы готовы были меня сцапать, а лица не предвещали ничего хорошего. Ну вот, и здесь тоже начинается живоедство… Компьютер успокоил: ничего страшного, фигуры сами неживые. Живая фигура вкушала мирный сон, покачиваясь в кресле под плакатом «Перспективная модель». Ну, такую не тронь — и она не тронет.