Вступая в Северную войну в союзе с Россией, правительства Дании, Ганновера, Саксонии, Польши и Пруссии помимо объединявшей их задачи значительного ослабления Швеции ставили и свои собственные цели, которые в 1716 г. были в основном достигнуты. Поэтому дальнейшее военно-политическое сотрудничество с Россией теряло свою настоятельность. Особенно ярко эта тенденция проявилась в политике Георга I.
К лету 1716 г. программа английского короля в Северной войне, отраженная в Грейфсвальдском договоре с Россией, была выполнена. С помощью русской дипломатии он присоединил к своим ганноверским владениям Бремен и Верден, ранее принадлежавшие Швеции. Поэтому военно-политический союз с Россией становился не только не нужным, но и шел в противоречие с известными стратегическими планами Англии.
Приход в Копенгаген русской эскадры, состоявшей из 20 линейных кораблей и фрегатов, позволил воочию убедиться британским кругам в военно-морской мощи России и сделать соответствующие выводы. Статс-секретарь Д. Стенхоуп заявил по этому поводу, что «если царь будет оставлен в покое три года, он будет абсолютным хозяином в этих краях». Англия решила не давать Петру этого времени. Заключение в апреле 1716 г. русско-мекленбургского политико-династического союза вызвало резкий протест со стороны Георга I и сделало неизбежным разрыв русско-английских отношений.
После утверждения России в Прибалтике в политике Петра появились новые, ранее не проявлявшиеся тенденции, суть которых заключалась в идее царя интегрировать Россию в европейскую политическую систему, используя такое традиционное для Европы того времени средство, как брачные связи. Первый династический союз был заключен Петром в 1710 г., когда его племянница Анна Ивановна стала супругой герцога курляндского. А в следующем году он женит своего сына от первого брака царевича Алексея на принцессе вольфенбюттельской — свояченице австрийского императора. Несколько позже еще одна племянница царя становится герцогиней мекленбургской. Не трудно заметить, что международная матримониальная политика Петра фокусировалась исключительно на имперских землях, что отражало его стремление получить статус члена Империи. Об этом свидетельствует и обращение царя, направленное Иосифу I в 1710 г. с просьбой положительно решить вопрос о включении Лифляндии в состав Империи. В европейских кругах считали вполне нормальным вариант обмена Мекленбурга на Лифляндию, что автоматически делало бы царя имперским князем. И вряд ли это было пристрастием к коллекционированию титулов или легковесной игрой в германскую политику. Петр Великий не страдал подобными комплексами. Врастание в Империю, по мысли царя, придало бы международному положению России стратегическую устойчивость и обеспечило бы ей постоянную поддержку и помощь со стороны Австрии и других германских государств на случай шведского реванша или турецкого нападения. Этот курс проводится строго в соответствии с европейскими матримониальными традициями и нормами международного права, в связи с чем вряд ли можно характеризовать его как захватнический.
Так почему же тогда на германскую брачную политику Петра был наклеен ярлык экспансионизма и кто автор подобной инсинуации? Приоритет этого «открытия» принадлежит ганноверской дипломатии и близко с ней связанной мекленбургской оппозиции, так гневно реагировавших на заключение Петром договора с герцогом Мекленбургским Карлом-Леопольдом. Действительно, это союзное соглашение далеко выходило за рамки обычного брачного династического контракта, поскольку царь в качестве приданого обещал герцогу шведский Висмар и передал в его распоряжение десять полков русской пехоты для обуздания внутренней оппозиции. Со своей стороны Карл-Леопольд предоставил территорию герцогства в полное распоряжение русского командования в качестве военно-морского плацдарма для борьбы со Швецией. Кроме того, для России устанавливался режим порто-франко во всех гаванях Мекленбурга. В сущности, это был договор о переходе герцогства под протекторат России.
Чем же руководствовался Петр, интегрируя Мекленбург к России, а не наоборот? Хотя это и проблемно, но скорее всего он решил посредством этого договора не допустить поглощения Мекленбурга Ганновером и выхода, таким образом, последнего к берегам Балтийского моря, что несло в себе угрозу установления английского военно-морского контроля над всем балтийским регионом. Зная о замыслах Лондона добиться «равновесия» на севере Европы за счет России, царь не обольщался некоторым потеплением в русско-английских отношениях, так как прекрасно понимал, что оно носит временный характер. Безусловно, Петр не мог не предвидеть всех негативных последствий спасения Мекленбурга от ганноверского рабства. Министр Георга I А. Бернсдорф прямо заявил Б. И. Куракину, что «король просит царское величество для любви к нему и для собственного интереса покинуть это намерение». От своего имени Борис Иванович добавлял, что «женитьба герцога мекленбургского и отдача ему Висмара противно двору английскому и чрез это нынешняя дружба (с Англией. — В. Б.) может быть потеряна». И все же Петр решился противодействовать англоганноверскому прорыву к берегам Балтики, во многом надеясь, по-видимому, на то, что острота англо-шведского конфликта заставит сквозь пальцы смотреть на его мекленбургскую брачную операцию. Но царь недооценил своего политического оппонента, который посчитал разрыв с Россией и ее вытеснение из Германии делом первостепенной важности, не идущим ни в какое сравнение с той помощью, которую могла бы получить Англия от Петра в ее борьбе по усмирению Карла XII.
Разумеется, в Лондоне не упрощали ситуацию, понимая всю сложность одновременной конфронтации с Россией и Швецией. Стенхоуп писал одному из своих министров, что «мы можем легко одержать верх над царем, если быстро приступим к делу, но Вы сами можете судить, как далеко Швеция сможет тогда тревожить нас в Британии». Статс-секретарь не без основания беспокоился и за будущее английской коммерции в России, и за возможность блокирования России со Швецией. Поэтому британская дипломатия не форсировала разрыв с Петербургом. За исключением «висмарского инцидента», когда ганноверское командование после взятия города категорически отказалось впустить в него русские части, правительство Герцога I демонстрировало внешнюю лояльность и союзническую верность, дожидаясь результатов русской десантной операции в Сконе. Лондон был крайне заинтересован в ее успешном проведении, поскольку тогда можно было с уверенностью ожидать отказа Карла XII от его плана захватить Норвегию, что в свою очередь устранило бы опасность шведско-якобитского вторжения в Шотландию.
Между тем высадка союзников в Швеции затягивалась. В этой обстановке царь был вынужден отказаться от намеченного плана, так как стал подозревать, что датское правительство с молчаливого согласия Георга I умышленно тормозит подготовку десанта с тем, чтобы заставить русский экспедиционный корпус действовать в зимних условиях без достаточного материального обеспечения, что фактически обрекало его на верную гибель. В сентябре 1716 г. Петр поставил в известность датского короля о своем решении перенести операцию на лето будущего года, что вызвало у Георга I и Фридриха IV бурю негодования. Особенно неистовствовал английский король, решивший, что отказ Петра от десанта является следствием его сговора с Карлом XII и Яковом III Стюартом. Англо-ганноверская дипломатия развернула бешеную антирусскую кампанию, усиленно распространяя лживые слухи о намерении царя захватить Данию, Мекленбург и другие земли в Германии. Георг I даже направил приказ командующему английской эскадрой на Балтике адмиралу Д. Норрису «атаковать русские корабли, захватить царя и держать его до тех пор, пока его войска не уйдут из Дании и Германии». Однако Норрис отказался выполнить этот приказ, сославшись на то, что он не санкционирован британским парламентом.
Русская дипломатия пыталась как-то исправить положение и сохранить единство союзников, но все ее попытки наталкивались на категорическое требование вывода всех войск из Дании, Империи и отказ от дальнейших совместных действий против Швеции. Особый акцент Георг I делал на немедленную эвакуацию русских полков из Мекленбурга, что в общем-то не удивляло Петра, знавшего, что английский король собирается с помощью дворянской оппозиции осуществить весной 1717 г детронацию Карла-Леопольда как предварительное условие последующего поглощения герцогства Ганновером Мекленбургский вопрос в ходе острой дипломатической дуэли все больше приобретал эмоциональную окраску, становясь вопросом царской чести и политического престижа России, что и предопределило его неразрешенность.
