Я решила во что бы то ни стало кончить офицерское авиационное училище и получить права военного летчика. «Пустая фантазия», — шутил мой брат Стефан. Он пользовался каждым удобным случаем, чтобы донять меня и тем самым поддержать.

— Смотрите, Броня летит, — говорил он сестрам, когда над нашим домом пролетал самолет.

— Скорее волосы у меня на ладони вырастут, чем ты станешь летчиком, — повторял отец.

— Вот посмотришь, в один прекрасный день я спрошу тебя, где твои волосы. Интересно, что ты ответишь.

— Вот стану ксендзом и отслужу за тебя обедню, — шутил отец.

Я ласкалась к отцу, стараясь получить его письменное согласие на мою службу в армии, но он был непреклонен.

— Подпишу, потому что знаю, что тебя не возьмут, — в конце концов капитулировал он.

Только мать не противилась этому — знала меня лучше всех остальных. С детских лет я была упряма и теперь решила добиться своего. «В армии женщины испорченные, безбожницы, — предостерегали соседки. — Жаль тебя, дитя, ты себя погубишь». Такого рода аргументы действовали на меня меньше всего. Не в армии, а именно на гражданке я встречала женщин, которых, говоря языком моих соседок, можно было назвать безбожницами.

Самым серьезным препятствием на пути к цели был отказ военных районных властей в Бжеге, Вроцлаве и Ополе, куда я обращалась с просьбой направить меня в офицерское авиационное училище. Везде я слышала один и тот же ответ: женщин в армию не направляем. Офицер райвоенкомата во Вроцлаве, выслушав мою просьбу, посмотрел на меня с улыбкой и сказал:

— Зачем вам искать мужа среди летчиков, разве мало у нас симпатичных парней?

— Неудачная шутка! — ответила ему я.

Вернувшись домой, решила написать президенту Беруту. И написала! Прошло несколько месяцев. 2 ноября 1948 года я получила письмо из Главного штаба Военно-воздушных сил. В нем сообщался порядок, в соответствии с которым я могла быть принята в офицерское авиационное училище. Меня охватила неописуемая радость. Казалось, ледовая преграда, стоявшая на пути к достижению цели, рухнула. Но в тот момент я не знала, что снова возникнут трудности.

И вот на следующий год я в Люблинце. Стоит февраль.

— Офицер, поправь фуражку! — кричат мне вслед подруги с теоретического курса планеризма.

Я стала объектом насмешек в кругу юнаков[15], и снова из-за моей мечты поступить в офицерское авиационное училище.

— Стыдились бы делать замечание старшему, — шутливо отвечала я им. — Я ваша начальница.

— Это правда, ты выросла и являешься прилежной ученицей, — сказала одна из них серьезно. — Но фуражку все-таки поправь.

После прохождения теоретического курса я выехала в Лемборг на первые женские курсы планеристов, созданные в рамках организации «Служба Польше».

«Летят эскадры, дрожит земля, нам золотое солнышко салют отдает. У девушек в глазах слезы, когда улетают эскадрильи…»

Так пела рота юнаков, рано утром маршировавшая на планеродром. Я пела вместе со всеми, шагая в первой шеренге. В глазах стояли слезы радости.

Время пролетело быстро. Курсы планеристов я кончила с отличием. Путь в авиацию был открыт. Получив свидетельство, я вырвалась из круга девчат и побежала на лесистый холм неподалеку от планеродрома: хотелось побыть одной. Буду летать. Закончу офицерское авиационное училище. Стану летчицей.

В июле я приехала в Варшаву. Огромное здание Главного штаба Военно-воздушных сил почему-то вызвало у меня страх. Нужный мне кабинет я отыскала с большим трудом. Представила свидетельство об окончании курсов планеристов, где стояли одни пятерки, и рапорт. Майор, посмотрев документы, сразу понял, по какому вопросу я пришла.

— А, Каминьская, — сказал он. — Мы уже выслали распоряжение в райвоенкомат в Бжеге по вашему делу. Получите вызов и с ним поезжайте в Демблин для прохождения медицинской комиссии и вступительного экзамена.

2 августа 1949 года. Небольшой городок Демблин с узкими, тесными улочками, низкими домами. Надо пройти небольшое расстояние, отделяющее демблинскую казарму офицерского авиационного училища от городка, надо присмотреться к красивому зданию училища, надо послушать рокот стартующих самолетов, послушать пение марширующих летчиков, тогда Демблин сразу же станет прекрасным. Тогда любой убедится, как здесь бурлит жизнь.

Выполнив формальности в бюро пропусков, я явилась на медицинскую комиссию и на первые «пытки». Сначала меня крутили на турникете, причем я должна была закрыть глаза. Я каким-то образом держалась, желудок спокойно переваривал пищу, не выбрасывая ее, как это случалось у некоторых.

После нескольких быстрых оборотов с закрытыми глазами я попадала указательным пальцем в нужную точку, десять раз приседала (при этом мне измеряли давление), читала на значительном расстоянии цифры, вначале одним глазом, потом другим, ставила в нужное положение «солдатиков», опершись подбородком о специальную подушку, и крутила рукоятку, а потом «участвовала» в воздушном бою, передаваемом специальным аппаратом.

Времени на размышления не оставалось. Вызывали другие специалисты: рентгенолог, невропатолог, отоларинголог, хирург. Потом я с содроганием ждала результатов. И не только я. Все кандидаты.

В один из моментов курсанты вдруг вскочили со своих мест и отдали честь, застыв как статуи. К зданию комиссии на мотоцикле подъехала пилот капитан Ирена Сосновская. Я с восторгом смотрела на ее высокую стройную фигуру. Она была в мундире голубого цвета, бриджах и высоких сапогах. Энергично соскочила с мотоцикла и ответила на приветствие курсантов. Я внимательно следила за каждым ее шагом. Она остановилась с каким-то майором. Тот по-товарищески пожал ей руку. Исчезла она так же неожиданно, как и появилась. Только облачко пыли поднялось на повороте за мотоциклом. Я читала о Сосновской в журнале «Крылатая Польша» и была горда тем, что увидела эту мужественную женщину своими собственными глазами. Мне захотелось расспросить курсантов.

— Кто это? — спросила я.

— Это наш командир! — одновременно ответили мне несколько человек.

Трудно сказать, какое чувство в тот момент преобладало — восхищение, уважение к Сосновской или же зависть. Пожалуй, последнее.

После медицинской комиссии я сдавала вступительные экзамены. И здесь случилось ужасное — я провалила математику.

Вскоре меня вызвали на беседу. В полковнике, который сидел за столом, я сразу узнала начальника училища. У него было сосредоточенное лицо, седые волосы. Он чем-то напоминал сурового вождя из средневековых легенд. Офицеры изучающе смотрели на меня. Чувствовала, что не выдержу такого нервного напряжения. После нескольких вопросов я пришла в себя.

— Отдаете ли вы себе отчет в том, какие трудности ждут вас в армии? — спросил меня начальник училища.

— Не совсем, — ответила я. — Но, не колеблясь, сделаю все, чтобы летать.

— А если во время обучения вы полюбите одного из курсантов или офицера?

— Гражданин полковник, прежде всего я хочу закончить училище. Это моя цель.

— Когда родилось у вас желание летать, служить в армии? — спросил меня сидевший рядом с начальником училища советский офицер.

— Летать — еще в школе, а служить в армии — во время освобождения нашей страны…

— Понимаю, — сказал он. — Вы обязательно будете летать. Будете хорошим солдатом.

Он сказал это так сердечно, что я почувствовала к нему большую симпатию. Поэтому, отвечая на следующие вопросы, я обращалась в основном к нему. Я тогда не знала, что это полковник Гашин, герой, который в годы второй мировой войны сбил в воздушном бою много фашистских самолетов. Начальник училища, посмотрев мой аттестат об окончании школы, сказал:

— Медицинская комиссия признала вас годной к летной службе, у нас к вам также нет претензий, но вступительный экзамен вы не сдали. Оценка по математике неудовлетворительная. Ну что с вами делать?

Земля, казалось, уходила из-под ног. С огромным трудом я сдержала слезы.