— Хорошо, — буркнул я. — Я только в штаб и мигом назад.

Когда возвратился, наша батарея уже стояла на шоссе. За ней 8-я батарея, затем 9-я.

Через минуту раздалась команда: «Командиры батарей… в голову колонны». Бросив шинель Сашке, я пошел вперед.

Прозвучал приказ трогаться. И вот на дороге большой указатель с надписью: «Берлин», а внизу: «Центр города — 7 км».

Мы на минуту остановились. Трудно было представить, что мы уже в районе Берлина. С юга доносился протяжный гул артиллерии. В нем трудно было выделить одиночные выстрелы или взрывы. Солдаты взволнованы — ведь мы едем в самый центр этого ада.

Предместья Берлина не разрушены. Из зелени во многих местах выглядывают округлые купола из железобетона. На перекрестках улиц стоят своеобразные доты с амбразурами. Видимо, никто не пользовался ими. Стоят одиноко и смешно, как ненужная декорация.

Нас минует колонна «катюш». На их рельсах сверкают снаряды. Колонна идет полным ходом. У первой машины включена сирена. Она воет и требует уступить дорогу. Мы сворачиваем вправо. Неподалеку от нас виднеются виллы. Нигде ни души. Куда все подевались? Спрятались в подвалах или удрали на запад? Гитлер запретил убегать. Приказал брать оружие в руки и бороться до конца. Детей не видно — их тоже забрали в армию. Дали панцерфаусты и приказали стрелять в русские танки.

Проезжаем парк, потом фабричные постройки большого предприятия, въезжаем в самую гущу домов и улочек.

Наконец железнодорожные пути, и вот уже знакомые фигуры польских солдат. У деревянного моста стоит поручник с красным флажком. Оказывается, это наш 6-й понтонный батальон, который в Берлине уже с 27 апреля.

Бои идут в центре города. Я знаю, что тем, кто их ведет, трудно. Берлин — большой город, по карте трудно ориентироваться. Нужен план города, а еще лучше план каждого района. Несмотря на кажущуюся тишину и спокойствие, волнуюсь. Не могу больше сидеть в кабине рядом с водителем и становлюсь на ступеньку. Смотрю на солдат. Они тоже не могут сидеть спокойно, держат автоматы в руках и готовы в любую минуту стрелять.

Въезжаем на широкую улицу. Асфальт, деревья. Высокие дома с балконами. Из окон свисают белые полотнища: полотенца, куски простыней, наволочки, белая юбка и даже белые сорочки. На каком-то перекрестке встречаемся с нашей пехотой. Дальше по улицам Берлина ехать нельзя. Надо слезть с машин и идти вместе с пехотой.

Раздается приказ. Я должен взять взвод управления и вместе с пехотой под обстрелом немцев пройти два километра вперед.

Прошли два километра. Трое убито, тринадцать ранено. А это только начало.

Под беспрерывным огнем противника, ползком и перебежками, вконец измученные, добираемся до позиций нашей пехоты.

Я должен выбрать наблюдательный пункт. Вместе с Федосеевым и Сашкой поднимаюсь в высокое каменное здание. С пятого этажа все хорошо просматривается. Перед нами — широкая улица. На ней — груды развалин. Дальше площадь и в несколько этажей корпуса берлинского политехнического института. Видимость ухудшают клубы дыма, но я знаю, что еще дальше стоит Колонна Победы — символ прусской военщины, а за ней на расстоянии около двух километров — рейхстаг, имперская канцелярия и Бранденбургские ворота.

Устанавливаем связь с батареей. Разговор с артиллеристами далеко не утешительный. Условия города не позволяют выбрать соответствующие огневые позиции. Для этого хороши гаубицы.

Зазвонил телефон. Вместе с командиром батальона идем в роту, которая ведет бой. Дорогу знаем на память. Без особых препятствий добираемся до правого крыла. В нас стреляет пулемет. Хорунжий докладывает командиру обстановку. Потери значительные. Командир батальона нервничает, и ему не удается скрыть этого.

— Щади людей, понимаешь? Помощи не жди — не получишь. Может, завтра получим танки. Может, даже еще сегодня. Снаряды могу сегодня подбросить сколько захочешь, но не получишь ни одного человека. Поэтому береги людей и прикажи им беречь себя. Если так пойдет дальше, поставленной задачи не выполним. Некому будет сражаться.

Идем в следующую роту. Тот же разговор. Дойдя до Энглишештрассе, возвращаемся.

Смеркалось. Вместе с сумерками бой утих. Огонь артиллерии стал не таким интенсивным. Правда, стреляли разного калибра орудия, танки, противотанковые пушки, но в этой кутерьме уже можно было почувствовать небольшое уменьшение напряженности и, пожалуй, усталость. Люди нуждались в отдыхе.

Мы вышли на улицу. После долгих часов пребывания в Берлине можно наконец ходить разогнувшись. Надо было найти место для наших пушек. Неподалеку от нас — ряды разрушенных домов, вдоль канала возвышались груды щебня. Решили использовать это. Не окапываясь, можно было укрыть орудия. Улица делала дугу, и это было нам на руку. Одно орудие поставили несколько впереди, другое — сзади. Укрытия тоже есть: в подвалах дома или в развалинах.

Мы возвращались в свое расположение. Какие-то солдаты открывали ворота. Кто такие? Чего они ищут? Когда мы подошли ближе, узнали, что это советские воины. Они толкали перед собой маленькую сорокапятку.

— Что они делают? — спросил Федосеев.

— Не видишь? Толкают пушку, — ответил Сашка.

— Вижу. Но зачем они толкают ее на наш двор? Сейчас спросим их.

Мы подошли ближе. Офицер и четыре солдата. Маленькое орудие напоминало игрушку. Они хотят поднять его на шестой этаж, а смогут ли? Может, разберут — и по частям?

— Может, разберете орудие? — спросил я офицера.

— Да, разберем и по частям перенесем на шестой этаж.

— Так будет удобнее, — сказал я.

— Мы тоже так думаем. Времени у нас много, к утру все будет в порядке.

Мы стояли и рассуждали обо всем и ни о чем. О падении рейхстага, о жестоких боях, о завтрашнем дне 1 Мая. Пожалуй, через три дня это мучение кончится, и наконец-то можно будет отоспаться.

Сашка толкнул меня локтем. Я оглянулся.

Около советских артиллеристов стоял командир дивизиона. После минутного молчания он сказал:

— Такие дела… Товарищи дают нам пример смекалки и инициативы. К утру одно орудие твоей батареи должно стоять в этом здании. Этаж? Какой хочешь!

Хорошо было бы держать под обстрелом эти дома. — Он показал на политехнический институт и парк. — До утра справитесь?

— Конечно! — ответил я.

Бетонные ступени гудели под нашими ногами. На четвертом этаже под комнатой, где стояла стереотруба, я выбрал место. Надо было убрать подоконник, он был слишком высок. Эту работу предстояло проделать солдатам из взвода управления. У орудийного расчета и так будет много хлопот. Это не сорокапятка!

Капрал Зубко ругался и подгонял расчет. Орудийный мастер помогал разбирать пушку. Предвидя, что трудно будет перенести ствол, Зубко приволок огромный лом, несколько досок и толстые четырехгранные деревянные бруски.

Я сидел у стереотрубы. За железнодорожным виадуком взвивались ракеты, разрывая небо на клочки. Цветные полосы огня освещали развалины домов, одиноко торчащие стены. Немецкая авиация сбрасывала на свои позиции какие-то мешки. Зенитная артиллерия беспрерывно вела огонь.

В полночь наше орудие уже стояло на четвертом этаже. Орудие капрала Станкевича из 8-й батареи также было готово к стрельбе. На пятом и шестом этажах стояли два орудия советских артиллеристов: прямо над нашим наблюдательным пунктом 76-миллиметровая и несколько левее 45-миллиметровая пушка — на шестом этаже. Я мысленно старался представить себе картину, когда все четыре орудия откроют огонь. Ведь от одного грохота в ушах могут лопнуть барабанные перепонки.

Солдаты готовились спать. Рядом расположился командир батальона.

— Послушай, мы не знаем, что делается у наших соседей. Где первый и второй полк? Слышал, что справа будет действовать второй пехотный полк. А может, он уже вступил в бой? Как ты думаешь?

— Можно позвонить и узнать.

— Ночью пойдем в роту? — спросил я.

— Пожалуй, нет. А впрочем… Идем на улицу. Посмотрим, что там слышно.

На улице было пустынно. Темнота, редкие артиллерийские выстрелы, которые изредка нарушали тишину.