Хорошо помню лозунги, которые висели у нас в столовой, в большой избе: «Солдат создает нашу славу» (генерал К. Сверчевский), «Не аттестат зрелости, а искреннее желание сделает из тебя настоящего офицера».

Из разных концов Люблинщины в армию прибывали парни: добровольцы, по набору, из партизанских отрядов. Из них вначале формировались дивизии, которые быстро росли. «Нам нужны офицеры! Дайте нам офицеров!» — такие донесения из частей звучали как сигналы SOS. Куда же подевались наши польские офицеры? Часть из них погибла в 1939 году, часть находилась в Германии в лагерях для военнопленных, большое число их воевало на Западе.

Огромной помощью для нас были тогда офицеры, откомандированные из Советской Армии. В наших частях для них создавались ускоренные курсы польского языка, так как в Войске Польском обязательными были польские команды. Старшие и младшие лейтенанты, капитаны, преодолевая усталость после напряженного дня, зубрили польские слова, постигали основы польской орфографии.

Поступали к нам и польские офицеры. В основном это были молодые парни, получившие офицерское звание в партизанских отрядах. Приходили также люди, окончившие различные вновь созданные военные училища. Они видели свои недостатки и слабости, стыдились их. Задачи, которые перед ними ставились, наверняка превышали их силы и возможности. На плечи этих офицеров ложилась ответственность за организацию новых частей. И они справились с этим: из различных по своим взглядам людей они создали дисциплинированные, сплоченные отряды солдат.

Самое ценное для человека — жизнь… Мое поколение не случайно на первое место выдвигало борьбу за свободу. За освобождение от тирании и гнета фашизма надо было бороться, бороться не на жизнь, а на смерть.

Марцинек и Тадек, еще совсем дети, с трудом вырвавшись из горящей Варшавы, хотели только одного: снова сражаться. Солдаты 1-й армии отослали их в тыл. Когда ребята услышали, что в тылу страны, где-то в Люблинском воеводстве, тоже есть Войско Польское, добрались до него по заснеженному бездорожью. Тогда не было ни интернатов, ни детских домов. Об этих детях позаботились офицеры и солдаты политического управления нашей армии. Позже мальчишки прошли с ними в солдатских мундирах весь боевой путь 2-й польской армии.

Помню их серьезные лица, когда они отдавали честь. Никогда не слышала, чтобы с ними были какие-то трудности.

— Почему ты здесь? Ведь капитан хочет отослать тебя к себе домой, к своей жене… — спросила я как-то Тадека.

— Я должен бороться. Это мой долг! — ответил он совсем не по-детски.

В частях солдаты проявляли нетерпение и все время задавали один и тот же вопрос: когда же на фронт? Всем надоело сидеть в землянках, заниматься в поле. Они считали, что только на фронте смогут показать себя настоящими солдатами, сгорали от нетерпения и опасались, что финал решающей битвы разыграется без их участия.

17 января была освобождена Варшава. Помню отчаяние при виде уничтоженного города, смешанное со слезами радости. «Отомстим за Варшаву!» — клялись мы.

Наступление шло лавиной. Наконец и мы получили долгожданный приказ о выезде.

Вислу переехали ночью. На правобережной стороне водители сделали остановку. Перед нами была небольшая деревенька. Кругом — темнота. С бьющимся сердцем постучали в первую попавшуюся избу.

Перепуганный хозяин долго не хотел пускать нас. А позже началось настоящее светопреставление: людей набежало столько, что они не могли поместиться в одной хате. Оказалось, что мы были первыми польскими воинами, которых увидели жители этой деревни после многих лет оккупации. Мы не успевали рассказывать новости. Никто из местных жителей не читал газет. О новой Польше знали только по неверным слухам, распространяемым немцами. После крепких объятий многие из нас недосчитались пуговиц на своих гимнастерках, на которых красовался традиционный польский орел. Когда мы уезжали, крестьяне провожали нас с непокрытыми головами и пели «Еще Польска не згинела…»

Мы еще не принимали участия в боях и потому стыдились такого сердечного приема везде, где нас встречали. Нашу автоколонну, въезжавшую на городскую площадь в Томашуве, обступила толпа рабочих. В заводском цехе нас ждали праздничные столы. Как мы ни старались отговориться, рабочие не отпустили нас. «Войдите хотя бы погреться», — уговаривали они главного редактора газеты «Ожел Бялы» поручника Зосю Сельчак. Нас накормили и еще пытались сунуть в карманы кто что мог.

Так было и в Бжезинах под Лодзью, в Чарнкуве, Любаше, Пиле. Это доставляло нам большую радость, но доверие во многом и обязывало нас.

Мы почему-то были убеждены, что обязательно пойдем на Берлин. А нас тем временем направили на юг, на Вроцлав.

«Почему не на Берлин?» — спрашивали разочарованные солдаты. «На Запад! Вперед, на Берлин!» — призывали транспаранты вдоль всего нашего пути.

В течение долгих лет оккупации люди мечтали рассчитаться с ненавистным врагом именно в Берлине. «Разве не все равно, где мы зададим фашистам трепку?» — уговаривала я себя.

Из района сосредоточения 2-й армии Войска Польского до линии фронта, которая находилась на Нейсе, мы совершили один марш-бросок. В это время меня направили в 8-ю польскую дивизию в качестве военного корреспондента нашей газеты.

Свои позиции 2-я армия заняла ночью, сменив советские подразделения. Когда рассвело, мы увидели совсем близко передовую немцев. Нейсе казалась ничтожно малой речушкой — местами до противника не было и сорока метров.

В первую ночь никто не спал. Землянки наши находились здесь же, во втором эшелоне, в лесу. Гитлеровцы не думали, что мы так близко. Их артиллерия бубнила, а снаряды пролетали над нашей головой.

Время от времени на переднем крае начиналась перестрелка. «Не дать себя спровоцировать, — учили нас русские друзья. — Одним выстрелом можете только раскрыть свои позиции, и тогда придется их переносить».

Так прошло несколько дней. Были среди нас и раненые, правда немного. Имелись и убитые. Однажды разнеслась весть, что приехал Старик — сам командующий армией. Может, что-то произойдет? И действительно, вскоре подразделение поручника Ястшебского получило приказ перебраться на другой берег реки и создать плацдарм. Солдат подбадривало то, что генерал Сверчевский наблюдает за их действиями… Нам уже было что писать в своей газете.

В тот вечер, когда я хотела пойти на передовую, чтобы найти интересный материал, капитан Липиньский запротестовал: «На сей раз — нет! Запрещаю!»

Ночью меня разбудил шум сыпавшегося с потолка песка. Земля дрожала от разрывов. Во дворе трудно было что-либо понять: все заслонял густой утренний туман. Резкий запах пороха першил в горле. Трудно было дышать. Вдруг небо прочертили огненные молнии. Я побежала в землянку. Это били «катюши». Началась наша артподготовка, подготовка к наступлению 16 апреля.

После полуторачасового обстрела наша артиллерия умолкла. В наступление пошла пехота. Я поспешила в сторону наших недавних позиций. Окопы были уже пустыми, только повсюду валялись кучи гильз от снарядов. Солдаты вброд переправлялись на противоположную сторону реки, перенося на спине части минометов и ящики с боеприпасами. Стучали молотки саперов, возводивших мост. К счастью, моим попутчиком оказался хорунжий.

Стараясь сократить путь, мы направились к роще. Нам что-то кричали. Когда мы уже вошли в лес, хорунжий вдруг резко обернулся. На нем лица не было: «Мины!» Каждый шаг мне дорого стоил. Я ступала буквально по следам хорунжего. Здесь же, рядом, по разъезженной дороге шла лавина людей и техники. Мы присоединились к колонне.

Больше всего мне запомнились два героя тех дней. Оба были очень молоденькие, отважные, о себе мало что могли рассказать. Может, они запомнились мне именно из-за своей скромности?

Рядовой Станислав Окулюс геройски сражался на плацдарме вместе с группой поручника Ястшембского. Лицо еще совсем детское, на конфедератке — цветок из материи, тогда была такая мода. Командиры и друзья похлопывали его по худой спине, прочили военную карьеру. Все говорили о нем: «Герой!» Он при этом краснел, беспомощно разводил руки и повторял: «Я ведь ничего такого не сделал…»