Картина Сум тех трудных лет будет неполной, если не вспомнить о лепешках. Пекли их тогда из картошки с ржаной мукой. Торговки на базаре всегда держали их в двух корзинах. В одной были обычные, по пять рублей штука, а в другой внешне похожие, но с луковой начинкой, эти стоили вдвое дороже.

В конце апреля мы прибыли в Рязань. Сначала, как и обычно, баня и карантин. После карантина — экзамены, чтобы окончательно определить специальность. Экзаменовал нас поручник (ныне генерал) Чубрыт-Борковский. Попал я в 4-й взвод 3-й батареи. Командовал батареей советский лейтенант Еремин. Надев польскую форму, он стал подпоручником.

Прежде чем начать учебные занятия, мы выполняли различные хозяйственные работы, нередко нас посылали чистить орудия в артиллерийском парке. Это позволяло нам ознакомиться с современной боевой техникой. Однажды во время чистки к нам подошел невысокого роста коренастый генерал (как мы потом узнали — Пултужицкий). Еремин подал команду «Смирно!» и лихо — разумеется, по-русски — доложил генералу, чем мы занимаемся. В ответ он (и не только он) услышал:

— Вы служите, подпоручник, в польской армии, поэтому нужно научиться говорить по-польски.

— Есть, товарищ генерал! — ответил снова по-русски Еремин.

В первые недели учебы голова буквально пухнет от массы новых сведений. Материала так много, что не хватает времени во всем разобраться. Нужно запомнить массу незнакомых терминов, да еще на русском языке. Такие вещи, как уставы, свойства взрывчатых веществ и тому подобное, я заучивал наизусть.

День был заполнен до предела. Подъем в 5.00. Занятия с 7.00 до 14.00. С 14.00 до 15.00 — обед. После обеда до 16.00 — мертвый час. Затем занятия — главным образом в поле. Ужин, чистка оружия, самоподготовка, личное время, вечерняя прогулка, поверка и, наконец, отбой.

Со временем привыкаем к такому распорядку дня. Во многом помогла нам именно предельная загрузка: времени на раздумья не оставалось. Впрочем, почта уже действовала нормально. Мы получали письма из дому, писали сами, и от этого на душе стало спокойнее.

В увольнение мы ходили редко. В городе знакомых у нас не было, и поэтому каждую свободную минуту мы посвящали учебе. С городом знакомились во время прогулок. У нас в училище было принято перед сном выводить батареи строем на прогулку. Со временем мы полюбили эти прогулки. Маршрут пролегал через площадь Ленина. У памятника мы поворачивали и возвращались в казармы. Прогулка длилась обычно около получаса. Не знаю, кому она доставляла больше удовольствия — курсантам или жителям Рязани, особенно их прекрасной половине. Впрочем, было на что поглядеть: более десяти рот (к тому же «полячков») маршируют с песней. Строевой подготовкой мы овладели в совершенстве, и в хороших певцах недостатка не было. Прибавьте к этому влияние весны. Нашу старую солдатскую песню «Когда Наполеон посмотрел на поляков» горожане встречали аплодисментами. Когда навстречу попадалась другая рота или батарея, звучала команда: «Отставить песню! Равнение налево!» Пение обрывалось на полуслове. Головы одновременно поворачивались влево, а асфальт гудел от парадного шага курсантов. Со временем прогулка стала нашим обычным развлечением. Кроме того, по воскресеньям мы часто ходили на стадион, где устраивались соревнования по метанию гранат, переползанию по-пластунски, штыковому бою. Иногда проводились кроссы по берегам Оки. Они завершались показом наведения понтонных переправ нашими саперами и заплывами на Оке.

В училище была хорошая художественная самодеятельность. Верховодили в ней курсанты, которые начали учиться несколько месяцев перед нами: Грудницкий, Целёх и другие. Лучшим номером программы было исполнение «Марша 1-го корпуса», а также шуточных русских песен.

В редкие свободные минуты наша компания — братья Зажицкие, Лёлек Залуский, Збышек Бялецкий, Юзеф Пророк, Мечислав Вадовский, Мечислав Гураль, Герман Бельдегрин и другие усаживалась на высоком берегу Оки, и над этой, в то время ставшей нашей, рекой неслись волнующие слова польских, украинских и русских песен: «Прощай, любимый город», «Ой ты, Галя, Галя молодая», «Она, бедная, там осталась». Мы регулярно ходили в кино и даже несколько раз побывали в театре.

Тем летом одно событие вызвало особенно много разговоров среди бойцов польской армии в СССР — визит представителей Крайовой Рады Народовой (КРН). Мы впервые встретились с членами подпольного парламента новой Польши, верховного органа гражданской власти. До этого визита мы так точно и не знали, кто кроме Союза польских патриотов руководит освободительной борьбой нашего народа, как развиваются события в Польше. В первую очередь нас интересовали чисто военные проблемы. О других вещах мы предпочитали не задавать вопросов, так как понимали, что все равно не получим конкретного ответа. Ну, существует Союз польских патриотов — и что дальше? Ведь это не правительство. Понятно, что мы придем в Польшу и устроим выборы. А кто всем этим будет руководить? И самое главное — как встретят нас на родине? Ведь несколько лет мы были оторваны от Польши и могли ожидать самого худшего: нас примут, как чужих.

Поэтому мы с большим облегчением слушали слова представителей КРН о том, что нас ждут в Польше, что КРН считает нас своей вооруженной силой. Мы были тогда очень благодарны этим людям в штатском, которые не пожалели сил, чтобы прорваться через линию фронта.

В конце июля начали поговаривать, что скоро мы покинем Рязань и поедем на запад, ближе к Польше. Чаще всего в качестве места нашего нового расположения называли Житомир. И действительно, 15 августа училище маршировало к вокзалу. Мы быстро разместились по вагонам. Прозвучал сигнал к отправлению.

Мне все-таки удалось погостить дома. Узнав каким-то образом о нашем перемещении, мать ждала меня на станции в Цумани. Мы вместе доехали в эшелоне до Киверц, а оттуда пассажирским поездом добрались до Рожище. Я провел дома ночь и утром, нагруженный подарками, поехал пассажирским поездом в Ковель, где и нагнал свой эшелон. Ковель был разрушен почти до основания.

Училище направили в Хелм. Нас разместили в здании бывшей дирекции железной дороги. Дом был в хорошем состоянии: паркетные полы, небольшие комнаты, кровати с пружинными сетками и матрацами. Условия по тому времени просто роскошные.

Вскоре в городе у нас появились знакомые. У пани Галины Швайовой, которая жила вместе с дочкой, мы собирались всей компанией. Иногда немного выпивали, но чаще всего проводили время в разговорах, пели, танцевали, вернее, учились танцевать. Пани Швайова была почетной гостьей на новогоднем балу в училище, который одновременно был и прощальным балом. У нее мы договорились встретиться ровно через год после окончания войны.

К осени 1944 года фронт стабилизировался на Висле. Жизнь в училище шла обычным порядком. Впрочем, не совсем обычным. После переезда в Хелм, например, мы две недели не занимались. После отдыха почувствовали себя увереннее: из курсантов, призванных уже в Польше, было сформировано несколько новых батарей, и мы неожиданно стали «ветеранами».

Но не это было самым главным. Родина, о которой мы так много думали и образ которой вдалеке явно идеализировали, несколько разочаровала нас. Мы увидели, что народ наш не так един, как нам представлялось. Мы считали, что самым большим желанием всех людей в Польше является борьба с оккупантами. Однако очень быстро пришлось убедиться, что далеко не все так думают.

Вскоре после нашего приезда в Хелм там застрелили милиционера. Это потрясло нас до глубины души. Збышек Белецкий так охарактеризовал это убийство: «Свинство! Человек берется за тяжелую работу, чтобы поддерживать порядок, однако находятся подлецы, которые считают это преступлением».

Затем произошли и другие события. Мы часто наталкивались на последствия вражеской пропаганды. Больше всего об этом могли бы рассказать товарищи, работавшие в те дни в военкоматах. Реакционное подполье стремилось сорвать призыв в народную армию. Вражеская пропаганда проникла и в наше училище. Однажды взвод из вновь сформированной батареи вышел в поле на занятия по топографии и не вернулся. Вскоре стало известно о дезертирстве из 31-го пехотного полка.