Перед нами находились строения и железнодорожные пути, ведущие из Праги в направлении станции Плуды. Едва рота заняла исходные позиции на окраине городского района Брудно — вдоль улиц Скрайной и Марывильской, как пришел приказ овладеть ночью участком местности, расположенным между железнодорожным полотном и Жераньским каналом. Я хорошо помнил эти места. До войны я часто прибегал сюда — навещал отца, который работал неподалеку в железнодорожных мастерских. Атака началась незадолго до полуночи. Под прикрытием темноты мы подползли к полотну железной дороги, откуда немцы вели огонь. Ночную темноту прорезали трассирующие пули и ракеты. Мы перебежали пути и, рассыпавшись цепью, стали продвигаться вперед. Противник обрушил на нас огонь со стороны канала.

На нашем пути оказалось поле с невысокими буграми. На нем под непрекращающимся огнем противника мы начали окапываться. Сначала лежа, а потом встав на колени, я, как и другие, долбил саперной лопаткой иссохшую землю. Спереди возникал бруствер. Работа шла медленно, руки ныли от усталости, пот заливал глаза. Однако нервное напряжение и страх придавали силы. Я думал только о том, чтобы случайно не приподнять голову и как можно быстрее укрыться от пуль в окопе. Командир взвода, переползая от одного солдата к другому, показывал, куда следует вести окоп, а солдаты бойко, не жалея сил, работали лопатками. К рассвету из одиночных окопов образовалась длинная траншея, по которой уже можно было передвигаться согнувшись. На следующий день мы углубили траншею и лишь потом приступили к оборудованию удобных стрелковых гнезд. Позже строили блиндажи.

Варшава продолжала полыхать. Ночью над городом кружили советские «кукурузники», сбрасывая повстанцам оружие и бомбя позиции гитлеровцев.

Питались мы раз в сутки. Каждую ночь двое солдат из нашего взвода попеременно ходили километра за два в тыл за едой. Они приносили ее в термосах и ведрах. Чаще всего это была ячменная каша, к сожалению, почти всегда холодная, нередко перемешанная с песком и пахнущая бензином. Хуже всего обстояло дело с водой. Ее постоянно не хватало.

Был уже конец сентября, и ночи становились все холоднее. Днем, как назло, лил дождь, и мокрая одежда липла к телу. В довершение ко всему негде было спать: укрытия залила вода.

Воды теперь было более чем достаточно, но только дождевой. Мы по-прежнему страдали от недостатка воды, пригодной для питья. Чтобы «организовать» регулярное снабжение, мы выкопали рядом с траншеей яму глубиной около метра и шириной сантиметров семьдесят. На дне ямы постоянно собиралась желто-зеленая жидкость. Каждый раз, зачерпнув котелками мутную воду, приходилось ждать, пока отстоится глина.

Как-то вечером я напросился идти за провиантом — так мне хотелось попить чистой воды. Пошли, как всегда, вдвоем. Я взял термосы, товарищ — ведро, и мы двинулись в тыл. Мой спутник шел впереди, так как уже бывал на кухне и знал, как туда добраться. Пригнувшись, стали пробираться к сортировочной горке железнодорожной станции. Там переждали, пока погаснет мертвенный свет ракеты и местность снова погрузится в темноту. Быстро перебрались на другую сторону насыпи. Короткими перебежками пересекли поле, которое немцы простреливали со стороны Плуд. Путь преградила нам линия окопов — в то время их было много отрыто в ближнем тылу. Скатились в окоп передохнуть.

Миновав еще несколько сот метров среди домов, мы оказались у полевой кухни в районе Базыльяньской улицы. Мгновенно проглотили свой ужин — наконец-то в горячем виде и, что самое главное, без скрипящего на зубах песка! С наслаждением выпили по кружке горячего кофе. Повара тем временем наполнили термосы и ведро супом. Хлеб и мешочек сахара мы завернули в одеяло, а махорку — в плащ-палатку. К этому добавилось еще по нескольку фляжек с водой, подвешенных к поясу. Газеты пришлось засунуть за пазуху. Туда же спрятали и письма. Я, наверное, мало чем отличался от тяжело навьюченного верблюда. По простреливаемому полю пришлось идти согнувшись, поскольку бросаться на землю с термосами было просто невозможно. Затекшие спины мы распрямили только в своей траншее.

Прежде всего раздали воду, письма и газеты, а потом суп из термоса. В ведро снова попало много песка, когда мы задели им за стенку траншеи. Пришлось ждать, пока песок осядет на дно.

Ночью вспыхнула ожесточенная перестрелка. Вечером саперы сделали проходы в минном поле перед нашей траншеей, и трое разведчиков отправились за «языком». Мы ждали их возвращения и поэтому некоторое время не освещали ракетами наше предполье. Через час в расположении гитлеровцев началась беспорядочная стрельба. В небо взвились осветительные ракеты. Это говорило о том, что наши разведчики обнаружены.

Вскоре мы увидели их. Пригнувшись, разведчики бежали к нашему переднему краю. Вслед им летели строчки трассирующих пуль. Тем самым немцы раскрывали свои позиции. Мы открыли по ним огонь, стараясь не попасть в своих. Разведчики вернулись, но, к сожалению, с пустыми руками.

Армейская газета «Звыченжимы» сообщила, что повстанцы в Варшаве капитулировали. Поднятое реакционными политиками восстание дорого обошлось нашей столице: погибло множество варшавян, а от города остались одни руины.

8 октября погиб ефрейтор Здислав Вольфграм, лучший снайпер нашей роты. Его отлично замаскированная позиция находилась на возвышенности слева от меня. Стрелял он редко, но зато после каждого его выстрела одним гитлеровцем становилось меньше. На прикладе своей винтовки с оптическим прицелом, который мы часто разглядывали с завистью, он делал зарубки после каждого удачного выстрела. По ним можно было сосчитать, сколько фашистов он отправил на тот свет, или, как он обычно говорил, «в лоно Авраама». Наш снайпер был терпеливым наблюдателем и часами мог ждать появления цели. После выстрела он немедленно менял позицию. Мы иногда помогали ему: поднимали на палке каску над бруствером, как будто неосторожный боец выглядывает из траншеи. Немцы открывали огонь, а снайпер находил для себя новые цели. Гитлеровцы вскоре поняли, что на этом участке действует опытный стрелок, и обратили на него особое внимание. Неосторожность — снайпер приподнял голову над бруствером — стоила ему жизни. Здислав в этот момент разговаривал с соседом. Прогремел выстрел — и пуля попала ему в голову.

После очередной перегруппировки я оказался на правом фланге взвода. Немцы на этом участке занимали позиции перед Жераньским каналом и даже южнее железнодорожной линии, идущей из Варшавы в Плуды.

Рядом со мной расположился подофицер по фамилии Кривонос, который, хотя и был родом из Сибири, хорошо говорил по-польски. Я начал оборудовать свою позицию и ближе знакомиться с новыми соседями. Справа неподалеку от меня устроил пулеметное гнездо ефрейтор Прыка. Он родился в Силезии и говорил на местном наречии, в котором я не понимал многих слов. Прыка рассказывал, что его принудительно мобилизовали в немецкую армию, и ему пришлось воевать на стороне фашистов. Под Сталинградом, как только подвернулся случай, он перешел на советскую сторону.

Ночью нам принесли только хлеб: одного из двух бойцов, которые пошли на кухню, убило на железнодорожном полотне. Пробитый пулями термос с супом так там и остался.

Днем стояла ясная безоблачная погода. Соседний батальон получил приказ отбросить немцев с противоположной стороны железнодорожной линии и местами вытеснить их за канал. На окопы врага обрушился град снарядов и мин, потом в атаку бросились пехотинцы. Гитлеровцы не выдержали и начали отступать. Некоторые из них побежали за железнодорожные пути мимо позиций нашей роты. Мы встретили их дружным огнем. В ходе схватки противник был отброшен на несколько сот метров назад и потерял выгодные позиции на возвышенности.

Стало темнеть, когда немцы, очевидно подтянув подкрепления, начали обстреливать нас из орудий и минометов. Небольшой осколок вонзился мне сзади в шею, несколькими миллиметрами выше воротника шинели. Стиснув от боли зубы, я сам вытащил его. Вскоре пришел санитар и забинтовал мне шею, так что я почти не мог пошевельнуть головой.