Дженни. Веснушки на ее переносице алели словно капли крови — так она была бледна. Руки засунуты в карманы. Двигалась она как-то скованно. Он отдал бы жизнь, чтобы изгнать боль из ее широко распахнутых глаз. Улаживая сегодняшние проблемы с труппой, он точно знал, что делать. Теперь же был беспомощен словно ребенок. И это сводило его с ума.

Рэй обернулся, намереваясь поздороваться с ней. Алек взглядом остановил его и махнул рукой в сторону двери.

Рэй и глазом не моргнул. Ни о чем не спросил. Взял полотенце со столика и торопливо вытер лицо, измазав белоснежную ткань гримировальной краской, и его как ветром сдуло. «Мне надо по срочному делу…» — сказал он, дословно повторив одну из своих утренних реплик.

Дженни заговорила, не глядя на Алека:

— Гил рассказал, как ты сегодня отличился. Говорит, что нынче мы бы без тебя пропали.

— Брось… — ответил Алек. — Я полагал, ты останешься дома. Зачем ты пришла?

— Хотела со всем справиться, не откладывая… И кое-что тебе сказать.

Но он ведь собирается вернуться к ней, как только закончит дела в студии!

Отчего они стоят по разным углам комнаты? Так далеко друг от друга? Отчего он не рядом, не обнимает ее, не прижимает к себе, не целует? Не запирает двери?..

Но почему она так настороженно приподняла плечи, почему напряжены руки, все тело… Не желает, чтобы он касался ее?

— Мне очень неловко за вчерашнюю ночь. Это было нечестно по отношению к тебе.

— Меня это не волнует, — быстро сказал он.

— Я тобой воспользовалась.

— Это неважно. — «Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ». Но она не хотела слышать его слов. — В чем дело, Дженни? — и тут его осенило. — Ты считаешь, что все вчерашнее — ошибка?

Он так и предполагал… Отпирая двери ее дома, он сразу же почувствовал, будто вторгается на чужую территорию. И счел себя вправе сделать это — в свете происшедшего. Что ж, он получает по заслугам.

— Я не героиня мыльной оперы, Алек.

— Разумеется, нет. А почему ты так говоришь?

— Я не могу решить все свои проблемы, влюбившись в тебя.

А ведь именно так герои сериалов разрешали все, даже самые сложные проблемы — они просто влюблялись. В самом деле, если тебя изгоняет собственная семья или ты обнаруживаешь, что твоя мать на самом деле твоя сестра, если ты просыпаешься утром и ровным счетом ничего не помнишь о прошлой своей жизни — что тебе остается? Только влюбиться. Это действует безотказно.

Но в жизни все иначе. Алек знал это.

Но они с Дженни… ведь они определенно исключение из правил. Если бы она полюбила его, он сумел бы все уладить, все устроить, смог бы сделать ее счастливой…

Полнейший абсурд. Вчера вечером Дженни была уничтожена, убита. Никому было бы не под силу сразу же после разрыва с одним полюбить другого. Так не бывает! Ей нужно было время, чтобы собраться с силами, вновь начать уважать себя.

«Но я хочу, чтобы ты полюбила меня! Прямо сейчас! Подойди же ко мне… Скажи, что любишь меня!»

Вместо этого он произнес:

— Не обязательно влюбляться. Можем просто быть друзьями.

Она покачала головой. Невыносимо. Алек мог притворяться сколько угодно, но им обоим не удастся забыть, что он любит ее.

— Я должна справиться сама. Сейчас мне не нужна ничья помощь.

— Я все сделаю для тебя, Дженни.

Но она просила не делать ничего — и это было труднее всего.

— Мне необходимо время, Алек, — время, чтобы принять решение, мое собственное решение.

— Конечно. Хорошо. Я понял. — У нее будет столько времени, сколько нужно.

Дженни вышла из гримерной. Алек посмотрел в зеркало, чтобы убедиться, не осталось ли на лице грима.

…Время, черт его дери, в жизни ничего не решило за Алека Камерона! «В свое время», — успокаивали его, когда Хлоя отказывалась иметь детей. «Пройдет время» — говорили все, когда он восставал против сцены изнасилования. «Со временем привыкнешь», — твердили коллеги, когда шла работа над «Аспидом».

И в первом случае, и в двух других ему отводилась роль Сизифа, несчастного древнего грека, который в царстве мертвых был навечно осужден катить громадный булыжник на вершину горы, чтобы каждый раз он скатывался вниз… Время не было союзником Сизифа. Не помогало оно и Алеку Камерону.

В четверг Алек пришел на работу, будучи не в состоянии думать ни о чем, кроме Дженни. Как она чувствует себя? Как провела ночь? ГДЕ? В своей спальне, или что-то толкнуло ее в ту комнату на третьем этаже? Сидела ли она в белом плетеном кресле, бездумно глядя на занавески в голубую полоску? Касалась ли подушек? Проводила ли ладонью по одеялу? Он бы все делал именно так… Но он-то любит ее. А в ее сердце нет места для любви к нему.

Почему она не может полюбить его?

Алек очутился в гардеробной, не помня, как забрел туда. Кто-то шел навстречу. Рита. Избежать ее не удавалось при всем желании.

Он кивнул ей холодно, учтиво — совсем как Лидгейт. Он — герцог, она — дочь торговца, делающая первые шаги в свете. Он не обязан заговаривать с ней.

Однако Рита была настроена иначе. Она явно не желала, чтобы на нее глядели как на пустое место. Поэтому остановилась прямо перед ним. На ней было предельно лаконичное красное платьице, обтягивающее тело столь туго, что ткань чуть ли не расползалась на груди. Если бы она чувствовала себя виноватой и хотела, чтобы ее простили, то вряд ли надела бы что-либо подобное. Но Рита была готова к битве.

— Ты невзлюбил меня, правда? Я тебе неприятна?

Сногсшибательная прямота! Герцог Лидгейт не в состоянии был ответить на такое. Алеку пришлось стать самим собой.

— Мне неприятно то, что ты сделала. А нравишься ты мне или нет… тебе всего девятнадцать. Пока рано судить. Ты слишком молода.

— Слишком что-о? — Ошеломленная, она уставилась на него.

Рита всегда козыряла своей юностью. Выставляла напоказ упругую кожу, нежные руки, гладкие, мраморные ноги, и гордилась тем, что молода. Это делало ее неуязвимой. Ее приводило в восторг, то, что она моложе всех в труппе — это было залогом стремительного и беспрепятственного восхождения к вершине. Ведь в столь юные годы она уже играет в сериале и имеет успех! Но вот перед ней стоит человек, для которого ее сверкающая юность — недостаток, и именно оттого она ему неинтересна!

— Сейчас мне трудно судить, хороша ты или плоха. — Алек постарался, чтобы голос зазвучал по-отечески мягко. — Спроси лет через десять…

Рита сверкнула глазами:

— Через десять лет и духа моего здесь не будет! — и пошла прочь, сердито постукивая каблучками. Красное платьице туго и нагло обтягивало роскошную задницу. Это выглядело предельно выразительно. Алек подумал, что такая задница в жизни ей ох как пригодится…

…Заметка в «Жизни мыльных опер». В труппе к этому отнеслись скептически. Конечно же, будут фотографировать счастливых новобрачных в процессе работы, как жених и невеста целуются на лестнице, держась за ручки…

Чтобы запечатлеть сладкую парочку в костюмах и гриме, фотограф попросил Фрэнсин встать со своего привычного места. Он был крайне вежлив, подчеркнуто вежлив, и Фрэнсин подчинилась, но ей это пришлось весьма не по вкусу.

— Леди Варлей спокойно относится к такого рода мелким неудобствам, — шепотом сказала она Алеку.

А потом Пэм и Барб Эллен пришлось слоняться по коридору в костюмах, пока фотограф снимал Риту, выходящую со своими вещами из их общей гримуборной. Карен и Трина, разумеется, предложили им переоблачиться в своей, но Пэм и Барб Эллен предпочли оставаться в костюмах и сердиться всласть; с полным на то правом.