— Возможно. Но рано или поздно придется что-то предпринять.

— Да, конечно…

А ведь это легко проверить. Как вел бы себя Брайан, обнаружив, что она полюбила другого? Разумеется, он до поры до времени будет закрывать на это глаза. А если поставить его перед фактом? Что он скажет? Как поступит?

Ответить на этот вопрос она не могла. Ничего подобного не должно было случиться.

— По-моему, — сказал Алек, — он сделает все, чтобы Амелия страдала.

— Правда?

— Да. Он очень мстительный. И провинившихся наказывает.

Дженни скрестила руки на груди. Ей вдруг стало не по себе. Она допускала, что относительно Лидгейта Алек прав. А что же Брайан? Неужели заставил бы ее страдать?

Стояла осень, дни стали короче. Длинная косая тень пересекала площадку, чуть-чуть не доходя до Алека. Еще минута — и тень упадет на его руку. Может, им просто молча сидеть тут и следить, как движутся тени?

— Мы с тобой оба знаем, что прототипом Лидгейта послужил Брайан.

Дженни задохнулась. Потом вскинула глаза — и тут же потупилась. Она не могла выдержать его взгляд. Лидгейт… Брайан… Наверное, ей послышалось. Не может быть, чтобы он такое сказал.

— Ты давно должна признаться себе в этом. Более того, ты уже это сделала.

Что происходит, Господи! Дженни вцепилась в воротник своей рубашки:

— Да, но я не обязана признаваться в этом тебе.

Почему? Как хорошо, что он никогда не сочинял мыльных опер! Ведь там за каждой простенькой на вид историей скрывается тайна. А его герои были бы предельно честны и откровенны друг с другом. Но к чему это может привести?

По краям платформа погрузчика была обрамлена стальной полосой. Дженни почувствовала, как острые края врезались в ладони. Она не могла заставить себя говорить. Может быть, следовало ответить откровенностью на откровенность? «Извини, но я не готова. Это слишком страшно. Я не могу». Алеку бы такое понравилось. Он ведь любит прямоту и честность.

— По-твоему, Лидгейт мстительный? — она не узнала свой голос. Хватит с нее откровений!

— Да. Но он мне безразличен. Меня интересуешь ты.

…Словно он отвернул беленький воротничок ее школьного платья и заметил огромные уродливые стежки. Или заглянул в коробочку для завтрака и увидел неуклюжие сэндвичи… Нет, это гораздо хуже. Почему он не уймется? И голос Дженни стал резким:

— Не надо за меня беспокоиться. На то нет причин.

— А ты уверена, что тебе не угрожает опасность?

Опасность? О чем он? А Алек продолжал:

— Я знаю, Брайан умеет поддержать женщину. Или хотя бы сделать вид. Он помог тебе, когда ты начинала срой сериал, и ей-Богу, он единственный в труппе, кто не смешивает с грязью Риту. Но, по-моему, это лишь проявление властности — ему нужно, чтобы сильные женщины ощущали в нем необходимость. Лидгейт ненавидит женщин, Дженни. И поэтому я спрашиваю: не таков ли и Брайан? — он говорил вполне вежливо.

— Возможно… — вынуждена была согласиться Дженни. — Возможно, он действительно ненавидел свою мать. Но меня? Он не может меня ненавидеть! За что?

— Ты талантливее. Счастливее. Твоя карьера ярче. Ты можешь без него обойтись. Ты больше не нуждаешься в нем, и наступит день, когда он заставит тебя за это расплачиваться. Лидгейт очень злой человек.

— Брайан не злой, — запротестовала она. Но, произнеся это вслух, тут же усомнилась с своей правоте. — Он, конечно, не такой тихоня, каким кажется. У него синдром «взрослых детей алкоголиков» — ему необходимо, чтобы все считали его совершенством. Но он никогда не сделает мне больно.

— Безусловно, он никогда не ударит тебя. Лидгейт ни за что до этого не опустится. Но есть и другие проявления жесткости, правда? Он может причинить тебе не меньшую боль иначе, я это знаю… и не в моих силах его остановить.

Голос Алека звучал ровно. «Не в моих силах его остановить…» Это было именно то, что больнее всего ранило Гастингса, любящего Амелию. Он так мало мог для нее сделать.

Дженни взяла себя в руки. Сейчас не об этом речь. При чем здесь любовь Гастингса к Амелии?

Нет, конечно же, нет… Это немыслимо. Она непроизвольно прикрыла глаза ладонью, но сразу же отняла ее — и взглянула ему право в лицо. Как он смотрит…

Алек продолжил:

— Лучше бы тебя предупредил кто-то другой. Мои мотивы могут показаться чересчур личными.

— Какие мотивы? — ее голос сорвался.

— Брось, ты все понимаешь…

Понимает ЧТО? Ничего она не понимала. Дженни была на грани срыва. Он вот-вот скажет слова, которые ни в коем случае нельзя говорить! Ужасно, если это правда, но еще хуже, если он произнесет их. Тогда все усложнится, окончательно запутается!

Она обязана остановить его. Если он промолчит, все останется по-прежнему. А она привыкла хранить тайны.

— Алек, перестань! Пожалуйста, не продолжай.

— Почему? Мы ведь оба знаем, что я…

— Я НИЧЕГО НЕ ЗНАЮ. Честное слово. — Она соскочила с погрузчика.

Дженни лгала, и Алек отлично это понимал. Но что он мог сделать? Он же джентльмен, а она леди. Он обязан уважать ее желания.

Он склонил голову как истинный джентльмен эпохи Регентства. Леди не оставляла ему права выбора. Это — запретная тема. Навсегда.

Алек в нее влюблен.

Это было абсурдно, невероятно… И удивительно льстило ее самолюбию. Сердце билось неровно, все в ней трепетало. Алек Камерон любит ее!

Дженни не понимала, как себя вести. И это ее терзало. Она терялась в его присутствии, не знала, куда спрятать глаза. Звук его голоса заставлял ее краснеть и смущаться. И деваться от него было некуда. Он любил ее. Мысль об этом парализовала волю. Она умирала от желания разузнать побольше: когда это произошло, почему, что все это значило? Дженни чувствовала себя четырнадцатилетним подростком, ей было страшно до дурноты — ведь она непривычна к «девичьим штучкам».

Но ей далеко не четырнадцать, а ему — тем более. Это не юношеское увлечение. Алек взрослый мужчина. И чувства его совершенно зрелые. Он не разменивался по мелочам. Он любил ее.

…«Аспид!!», наконец-то, испустил дух. Его не спасли даже два восклицательных знака. На смену должен был прийти другой мыльный сериал. Из статьи в «Жизни мыльных опер» явствовало, что Алек и его герой ничуть не виновны в неудаче шоу. Алек был отмщен. «Пол Томлин так и не смог постичь законов жанра, и этого зрители ему не простили», — говорилось в статье.

Дженни побежала к доске объявлений, чтобы прикрепить к ней вырезку, обнаружила там еще целых четыре штуки, но все равно приклеила свою…

Если какой-то сериал «отбрасывал коньки», это всегда означало, что вскоре появится множество свободных рук, причем останутся без работы не только актеры и актрисы, но и режиссеры, сценаристы, операторы, осветители…

— Сейчас самое время удлинить каждую серию на полчаса. — Джордж, исполнительный продюсер «Спальни моей госпожи», удовлетворенно потирал руки. — На телевидении ради этого готовы изъять из программы любое игровое шоу.

Отказаться от игровой программы ради мыльной оперы? Дженни пришла в восторг. Пол Томлин наконец-то освобождал час времени в телевизионной программе, причем в очень удачное для зрителей время. Почему бы Дженни не воспользоваться случаем? Это даже большая удача, чем контракт с Эдгаром Делани.

Но если «Спальня моей госпожи» станет «часовиком», то потребуются пять режиссеров вместо двух, двенадцатичасовой рабочий день, а людей различных профессий будет занято столько, что многие даже не будут знать друг друга в лицо. Это очень не нравилось Дженни.

К тому же, все ее прежние аргументы против часовой серии пошли прахом. Прежде она считала, что ветераны мыльных опер не потянут историческую пьесу — Алек убедительно доказал обратное. Она говорила, что стиль сериала слишком изыскан, и если будет больше двух режиссеров, то эта изысканность исчезнет. Но к этому времени Теренс и Гил предельно ясно обозначили стилистику спектакля и теперь сымитировать их манеру мог любой режиссер. А героям становилось тесно в рамках получасовой серии. Хотя Трисия Стеклер предупредила, что выйдет из отпуска в середине ноября, но ведь это уже так скоро! Дженни вынашивала множество планов, касающихся Джорджианны, героини Трисии, но не представляла себе, как выкроить время для их реализации. У нее была грандиозная идея: Робин окажется вовсе не сыном старого герцога… мысли роились в ее мозгу.