– Не путай одного часа с одним урожаем. А урожай, хотя бы один урожай на Земле, решает сейчас многое.

– Надо мыслить не одним урожаем, а тысячелетиями изобилия! Надо подняться над заботами сегодняшнего дня!.. Нельзя подправлять угасающее Солнце установками «подводных солнц» на всех побережьях или искусственными термоядерными звездами в небе. Вопрос надо решать не полумерами, а кардинально. Надо сделать выбор.

Буров не мог усидеть на месте. Огромными шагами он расхаживал по кабинету, останавливался перед роялем, с шумом открывал и закрывал его крышку, круто поворачивался и говорил с яростным напором.

Овесян, обычно легко возбудимый, вспыльчивый, выслушивал нападки с каменным лицом. Может быть, он относился к Бурову еще как к больному?

Буров не щадил своих былых руководителей, критикуя выбранный ими путь решения задачи, противопоставляя ему свой, во всех деталях продуманный во время болезни.

Овесян поморщился:

– Фонарный бунт какой-то! Выздоровел ты на нашу голову, бушуешь, как тайфун… Тормозные центры у тебя не все действуют. В другое время не простил бы…

– В другое время я не говорил бы так напрямик, Амас Иосифович, дорогой!.. Сейчас нужно решить главное. Нужно не собирать природные крохи «А-субстаиции», а научиться создавать ее искусственно.

– Но как? Добыть «А-субстанцию»? Чтобы получить крохи, о которых ты говоришь, мы создали целый подземный институт для твоего «Ядра галактики». И чуть тебя не потеряли…

– Но мы приобрели очень многое! Смогли изучить полученные крохи «А-субстанции», познать ее!..

– Что же ты теперь хочешь создать? Ускоритель элементарных частиц размером с гору?

– Нет. Размером с земной шар.

– Совсем с ума сошел.

– Ничуть. Мне нужен вакуумный прибор космических размеров.

– Ты сам понимаешь, что вакуум в приборе можно с огромным трудом создать лишь в очень небольшом объеме.

– Надо поступить наоборот. Создать не вакуум в приборе, а прибор в вакууме.

– Постой! Что ты имеешь в виду?

– Нужно создать грандиозный прибор в уже существующей космической пустоте, а не воспроизводить эту пустоту искусственно. Надо отправиться в идеальный вакуум межзвездного пространства, лучше которого никогда не создать ни в одном приборе.

Овесян уже все понял, поняла и Веселова-Росова, Они восхищенно смотрели на одухотворенное лицо воскресшего ученого, они прощали ему сейчас и резкость, и необузданность, и всю фантастичность замысла, они видели лишь истинное научное озарение.

– Так, – сказал Овесян, подходя к Бурову и кладя ему руку на плечо. Бурову пришлось остановиться, перестать ходить, что ему, видимо, было трудно сделать. – Так, друг. Значит, после опытов на земле ты полез под воду, потом под землю. Тебе мало. Теперь космос?

– Да, там существуют природные условия для самых грандиозных физических экспериментов. Там можно создать ускорители умопомрачительных энергий, там идеальный вакуум. Мы вывернем физические приборы наизнанку, получим невероятные возможности…

И Буров стал во всех подробностях рассказывать о своем плане получения «А-субстанции» в космосе.

Овесян тотчас связался по прямому телефону с Алексеем Александровичем.

Порывисто раскрыв дверь из кабинета Овесяна в приемную, Буров остановился в двери, почти достав до косяка, и оглядел стоящих в приемной ученых. Все как-то по-особенному смотрели на него, а он кого-то искал глазами в толпе.

Увидев ее, он резко направился к ней:

– Ну как? Выдержим? Рискнем? Летим со мной в космос?

Она зарделась вся, почти задохнулась, закивала, потом потупилась.

– Не ждал ничего другого. – Он обвел столпившихся около него людей взглядом. – Опыт будем производить в космическом вакууме. Для этого уже выделено несколько десятков автоматических ракет, которые будут служить частями глобального физического прибора. Надеюсь, все вы поможете нам в этом. А в одной ракете будем мы с помощницей. – И он обнял ее за плечи.

Он пошел с ней, сияющей, счастливой, через приемную.

Но вдруг Буров остановился. Он встретился с кем-то взглядом и не поверил сам себе.

Шаховская печально улыбнулась и подошла к нему.

– Вы сделали правильный выбор, Буров, – сказала она. – Пусть в космос летит с вами Лю.

Буров недоуменно смотрел на двух молодых женщин, одна из которых так и сияла от счастья, а другая смотрела с горькой улыбкой.

Люда ни разу не навещала его в больнице. Он не видел ее, он пропустил в свое время мимо ушей рассказ Лены о том, что они теперь стали похожими друг на друга… И он при всех минуту назад выбрал себе в помощницы Люду, приняв ее за Лену. Он нахмурился.

Ученые или не поняли, что произошло, или тактично сделали вид, что не поняли.

Буров стоял перед двумя женщинами с опущенной головой, а они обе, затаив дыхание, словно ждали своего приговора.

Потом Буров взял их обеих за плечи и как ни в чем не бывало вышел с ними в коридор.

Никто не знал, какой же выбор он окончательно сделает.

«Милый, родной Буров!

Сегодня погас в небе первый термоядерный фонарь. Сегодня можно подвести итоги всему, что нас с тобой связывало.

Нет! Этому никогда нельзя подвести итоги!.. Недопустимо даже пользоваться этим холодным словом!

Погас в небе первый термоядерный фонарь. Их еще осталось одиннадцать… Они будут гаснуть один за другим так же, как и первый… Сначала он потускнел, стал таким же медным, как еще недавно было Солнце. Одна из «дневных звезд» уменьшалась в размерах, словно улетала в бесконечность. Она погасла… Казалось, она еще догорает в синеве, но ее уже не было.

Я была около университета. Меня часто влечет к этому месту. Конечно, я стояла около нашей балюстрады… Словно сто лет назад смотрели мы отсюда с тобой, Буров, перед концом всего… Летнее солнце не могло тогда растопить ледяной хрусталь на каждой веточке, и бессильный солнечный свет лишь играл холодными огоньками по всему лесистому склону над замерзшей рекой.

Теперь лес спускался к воде зелеными волнами. Внизу была еще ночная тень. Первая из искусственных звезд погасла на рассвете. Я знала, когда это произойдет. И я хотела увидеть это именно отсюда…

Буров, мне очень много надо сказать тебе.

В тени за рекой в легкой дымке лежал огромный, еще спящий город. И только могучие столбы высотных зданий доставали небо. Как бы опережая время, они по-утреннему золотились в лучах Солнца и его искусственного созвездия…

Когда погаснет последняя искусственная звезда и Солнце станет прежним, ярким и жарким, меня уже не будет с тобой, Буров…

Конечно, ты удивишься, возмутишься, даже взорвешься. Сейчас ты подобен смерчу, все сметающему на пути. Но я уже не окажусь там больше, Буров. Я не сразу и нелегко пришла к решению, я не знала, хватит ли у меня воли. Но я нашла в себе ее, Буров.

И не в том причина, что ты по ошибке выбрал себе помощницей для исследований в космосе Люду. Я сама настояла, чтобы она летела вместо меня… Я уже начала понимать, как должна поступить…

Меня уводит от тебя та же сила, то же неодолимое стремление, которое привело к тебе.

Буров, когда ты умирал, я рассказала тебе все… или мне казалось, что я рассказала… Возможно, ты не в состоянии были расслышать, ни понять всего.

Потом, уже без тебя, ответила полной искренностью на проявленное ко мне доверие. Я рассказала все тем, кто сберег меня, поверив мне. Я рассказала, как в опасном и бессильном одиночестве, играя тройную роль, я хотела помочь осуществлению великой мечты, ее торжеству во всем мире. Только ослепленность авантюристической девчонки, какой я была когда-то, могла толкнуть меня на то, что я сделала. Буров, сейчас, когда ты здоров, когда ты после тех изменений, которые произошли в тебе, словно поднялся над своими современниками, сейчас ты, может быть, и не поймешь меня, как мог понять тогда, умирая… Я и сама уже не могу понять молодую американку русского происхождения, воспитанную в семье эмигрантов, которая, получив в США образование физика, решила очень странным образом служить идее коммунизма. Меня бросает в холодный пот, когда я вспоминаю, как явилась в разведывательный офис, с которым связал меня дед, бывший русский князь Шаховской. Я дала согласие стать шпионкой в коммунистической стране. Я отчаянно шла на это, задумав обмануть всех, служить там идее коммунизма, дезинформировать врагов коммунизма, срывая их планы и расчеты. И я воображала, что могу это делать одна, на свой страх и риск, никому, решительно никому на свете не раскрывая своих замыслов, видя в том содержание подвига. Собственно, в этом вся суть моего характера, так непонятного многим. Может быть, тебе, Буров, около которого я находилась как шпионка, но которому была предана всей душой, станут более ясными многие и мои промахи, ошибки, нелогичные поступки.