– Кормилицей, – подсказала я, бросив взгляд на доскоподобную фигуру тонной дамы.

Калерия ответила мне сверкнувшим взглядом.

– Работа ждет, – выдавил из себя Буров, пожирая глазами экран.

Елена Кирилловна скользнула по Сергею Андреевичу равнодушным взглядом.

– Нет, Буров, – сказала она. – Я не вернусь к вам.

Калерия Константиновна резко повернулась.

– Я не понимаю вас, Лена, – сухо сказала она. – Значит, вам не нужны мои услуги?.. Во всяком случае, с марта вы могли бы работать, – добавила она многозначительно.

Тень скользнула по лицу Елены Кирилловны.

При чем тут март? Нет, я решительно не выношу эту Калерию, или у меня уже появились признаки истерии. Надо было обо всем рассказать папе. Рассказать!.. Теперь уже никогда не расскажешь…

– Почему ты плачешь, Лю? – послышался участливый голос Елены Кирилловны. – Ты плачешь, что не увидишь меня на работе? Но ты будешь приходить ко мне, глупенькая.

– Почему вы не хотите работать… со мной? – снова выдавил из себя Буров.

– Не с вами, Буров… Я просто больше не могу. Помните, мы говорили с вами о науке… Вы открыли средство против ядерных войн. Воображали, что одарили человечество. И что же? Вашей Б-субстанцией, которую я помогала вам добывать, теперь гасят Солнце. Я не хочу больше в этом участвовать… даже в марте, – добавила она, твердо глядя на Калерию Константиновну. – Лучше патрулировать в космосе…

Калерия Константиновна делала многозначительные знаки. Она не хотела, конечно, чтобы я сейчас сказала ей о папе. Я не сказала.

Буров стал мрачнее тучи. Должно быть, Елена Кирилловна попала ему в самое сердце. Она всегда била без промаха.

А я вдруг сказала:

– Елена Кирилловна, милая… У меня к вам огромная просьба.

– Да, моя Лю.

– Назовите мальчика… Митей…

Она пристально посмотрела на меня.

– Я слышала по радио сообщение, Лю. Я все знаю. Я горюю вместе с тобой. Но я не могу назвать сына именем твоего отца. Я уже назвала его.

– Вот как? – оживилась Калерия. – Как же?

– Это прозвучит странно. Но зачем называть новых людей именами старых святых, в которых никто не верит. Пусть имя говорит как слово. Он приходит в мир…

– Друзья мои, – сказала подошедшая нянечка. – Мы уже утомили мамочку.

– Сейчас, родная, я только доскажу, – заторопилась Елена Кирилловна. – Пусть он придет в мир не одиноким бойцом, пусть он олицетворяет собой целый рой чувств, целый рой надежд, рой трудолюбивых пчел…

– Как же будет он называться? – строго спросила Калерия.

– Рой, – ответила счастливая мать. – Просто Рой.

– Рой? – удивился Буров.

– Ну да, Рой. Разве это плохо?

Лицо Калерии покрылось пятнами.

Няня выключила экран, и я едва уловила лукавую улыбку на усталом, но прекрасном лице, растаявшем на светлом матовом стекле.

– Поразительные капризы! – пожала плечами Калерия Константиновна и заторопилась к выходу.

Мы вышли вместе с Буровым. Я старалась понять, что он чувствует. Ведь ему в лицо было брошено обвинение. Я, потерявшая отца, и, быть может, из-за него… я этого не сделала, а она… она отказалась работать с ним.

Я считала, что должна сказать что-то очень важное:

– Сергей Андреевич! Это неверно, что она сказала… Может быть, вам совсем не нужна моя помощь, но я хочу работать с вами. Я верю вам так же, как верил папа… Я постараюсь быть полезной… Я уже поступила на заочный факультет, но я не успела вам сказать…

Буров посмотрел на меня, словно видел впервые. И улыбнулся. Не насмешливо, а по-хорошему. У меня защемило сердце, я покраснела и тут же готова была себя возненавидеть. Ведь папа летел к Солнцу!.. А я? Я переживаю от улыбки мужчины.

Он сказал:

– Спасибо, Лю…

Мне было немного неприятно, что он так назвал меня.

– Спасибо, Люд, – словно поправился он.

– А что вы… что мы теперь будем делать?

– Что искать?

Он взял меня за руку. Ой, кажется, мне не придется неделю мыть ее!..

– Знаешь, Люд, что такое движение вперед?

– Движение вперед – это борьба противоположностей, – услышала я голос Ладнова. Он догнал нас. Я и забыла, что велела ему ждать меня у выхода. – Простите, но, кажется, вы переходите на физику, и я могу оказаться не лишним.

Буров посмотрел на него не очень приветливо.

– Борьба противоположностей! – мрачно повторил он. – Да, чтобы заставить их бороться, нужно найти «противоположное». Вы, Ладнов, теоретик. Взяв на себя тяжесть прогнозов и даже облачившись в мантию «судьи от физики», вы зачислили меня в паникеры… И все же я не перестаю уважать вас как теоретика.

– В восторге от этого. Чем могу служить? – ядовито осведомился Ладнов.

– Допускаете ли вы, что у Б-субстанции должна быть ее противоположность? Не вытекает ли это из ваших же формул?

– Допустим, что вытекает. Я даже допускаю симметричную парность во всем, что существует в мире. Мы с вами хорошая этому иллюстрация.

– Может быть, в том, что мы противоположны – залог движения вперед?

– Остроумно.

– Так вы не думали об этом?

– Допустим, думал. Но мне не хотелось связываться с вами, Буров. А надо было засесть вместе, ругаться…

– Это я могу.

– Я тоже, – огрызнулся Ладнов.

– А если бы мы засели? – спросил Буров.

– Пришлось бы отказаться от многого. Наши нынешние теоретические представления о физических процессах слишком грубы. Вы счастливец! Вы допускаете умозрительные выводы. У меня не может существовать ничего математически не доказанного.

– Вот потому-то вы и нужны мне. Ругайте меня, объявляйте паникером, сомневайтесь во всем… Но если вы в чем-то согласитесь, это будет истиной! Однозначной!

Я с восхищением смотрела на Бурова.

– До сих пор мы оперировали с узенькой полоской явлений, законов, действующих сил, – продолжал Ладнов (они, честное слово, забыли обо мне!). – Взаимодействие электрических зарядов и электромагнитных полей, гравитационные силы. Грубо! Первое приближение. Нет! Ответ, почтенный мой Сергей Андреевич, нужно искать в незнаемом. Надо угадать природу внутриядерных сил, с одной стороны, и сил взаимодействия галактик – с другой. Разгадать циклопическую кухню в ядре галактики, откуда вырывается струя всего того, из чего строятся миры… Именно там взаимодействуют ваша, буровская, Б-субстанция и еще не открытая, ей противоположная антисубстанция, если хотите, А-субстанция!

– Верно, черт возьми! Именно там! Эх, если бы дотянуться дотуда руками! – крякнул Буров.

– Выше, выше берите, экспериментатор Буров! Куда не хватают руки, дотянется мысль. Нужно воспроизвести кухню рождения миров, воспроизвести здесь, на Земле.

– Черт вас возьми! Мне нравится такая моя противоположность! – восхищенно воскликнул Буров.

– Я, теоретик, могу только вообразить, в лучшем случае представить в формулах, а вы… если бы вам не мешали ваши гипотезы, могли бы воссоздать эту кухню на Земле, чтобы потрогать руками… любую субстанцию.

– Пожалуй, мало этих рук, – сказал Буров, отпуская мои пальцы и рассматривая свои огромные руки.

– Маловато, – процедил Ладнов. – Тут нужны руки всех физиков мира, не загипнотизированных никакими гипотезами. Нужны мозги всех математиков, искусство всех химиков…

– Но проверять-то они все же будут гипотезу об А-субстанции?

– Проверять нужно все, сомневаться во всем.

– Черт возьми! В вас, Ладнов, я бы не сомневался. Свою ругань вы в формулы не перенесете.

– Нет обозначений, – усмехнулся Ладнов.

– А что, если поставить такую задачу на Лондонском конгрессе?

– Там многие будут против вас, но… искать примутся!..

– Так ведь только это и надо!..

Я медленно отставала от ученых. Они вдруг показались мне великанами, а я была такой маленькой…

Они ушли вперед».