Попробовал я тогда себя и в шахматной композиции. И даже занял несколько призовых мест в первом конкурсе сибкрайшахсекции по задачам и этюдам. Вернее сказать, другие произведения конкурентов оказались еще слабее моих.

В январе 1930 года, закончив институт, я отправился на Белорецкий металлургический завод, где сразу со школьной скамьи попал на должность главного механика металлургического комбината. Таков был голод на специалистов в первой пятилетке.

В те мои годы естественно влюбляться в девушек, ощущать себя Тристаном или Ромео. Мне же привелось испытать влюбленность… в завод. Не мог я без спазм в горле смотреть на полыхающее зарево мартенов, отраженное красочной зарей в пруду, на факелы доменных печей. Любовался огненной змеей, выскакивающей из валков и подхватываемой ловкими прокатчиками. Умилялся розному гулу турбин и электрических генераторов. И все это подчинялось мне как главному механику. Юный главный механик, несмотря на солидную должность, как я вспоминаю себя теперь, не отличался степенностью, любил ходить по заводскому двору по одному рельсу, без нужды забирался на крановые пути и, превозмогая мучивший с детства страх высоты, шел, балансируя, как верхолаз, по узким швеллерам. И обязательно бегом взлетал в небоскребную высь к колошникам доменных печей. А когда дважды в одно и то же число мая (с промежутком в год!) загорались у доменных печей склады с древесным углем, безрассудно пробегал, накрывшись с головой мокрым балахоном, между огненными стенами якобы для того, чтобы взглянуть на камнедробилки.

Именно там, на любимом заводе, была пройдена мной настоящая инженерная школа. Институт дает понимание технических процессов, умение пользоваться справочниками и технической литературой, а познавать на практике надо все заново. И не только познавать, но и создавать.

Еще в институте числились за мной изобретательские «грехи». Профессор А. В. Квасников преподавал у нас термодинамику и двигатели внутреннего сгорания. Он и опубликовал мое студенческое изобретение – прибор термограф для переноса индикаторных диаграмм из координат давлений и объемов в координаты энтропии и абсолютных температур. Такой прибор мог помочь распознавать неполадки в работе двигателя, незаметные на обычной индикаторной диаграмме.

На заводе пришлось изобретать поневоле. Зимой 1930/31 года река Белая (питавшая заводской пруд) промерзла до дна у одного из несчетных поворотов узкоколейки, по которой бегали игрушечные вагончики и паровозики (в ту пору единственная связь Белорецка с широкой колеей!). Уровень воды в пруде падал, система охлаждения домен отказывала, в печах грозил образоваться «козел» из твердого металла. Завод мог встать!..

Надвигалась катастрофа.

И тогда юному, неопытному, но одержимому изобретательским пылом главному механику пришла в голову шальная мысль – охлаждать домны водой, беря ее из замерзшего пруда, – перенести с электростанции мощный насос и качать прямо из-подо льда.

В этом плане было больше жара, чем расчета. Насос перетащили на плотину, опустили под лед всасывающий патрубок, но… поток воды скоро иссяк – наскоро сделанная свинцовая прокладка всасывающего патрубка разболталась, появился подсос воздуха, насос встал. Грозил встать и весь завод. Но заслуженных упреков в горе-изобретательстве не было!.. Напротив! Каждый стремился помочь в решении задачи.

Стали делать заново: мастерить модель, отливать прокладку из чугуна, устанавливать патрубок накрепко, чтобы избежать подсоса воздуха во всасывающей системе.

Десять дней и десять ночей мы не спали, превозмогая усталость, разочарование, сон. И насос заработал, доменные печи удалось спасти! Но какой ценой! Такое напряжение привелось мне испытать в жизни лишь еще один раз, во время Великой Отечественной войны на Крымском фронте.

Трудно приходилось неопытному главному механику: ремонтный цех не только изготовлял запасные части оборудования, действующего без профилактического ремонта, но и выполнял первые почетные заказы соседнего Магнитостроя. И случилось так, что я получил в один и тот же день грамоту ЦИК АБССР за пуск сталепроволочного завода и выговор за опоздание ремонта доменной печи.

Мой изобретательский жар не остывал. Вместе с другом, начальником литейного цеха Н. З. Поддьяковым, удалось создать модель машины для «геллиссоидального литья труб». О непрерывной разливке стали тогда еще не слышали, а в этой машине в вертящемся кокиле металл должен был поступать непрерывно, не только затвердевая у стенок, но и двигаясь вдоль них как бы по винтовой линии. К сожалению, дальше макета дело не пошло. «Использовано» изобретение было впоследствии лишь в научно-фантастическом романе «Мол Северный».

Началась реконструкция завода, и мне пришлось отправиться в Москву по скучному «увязочному» поводу.

В столицу я ехал к заместителю директора комбината Садыку Митхатовичу Чанышеву, человеку поразительной энергии и методичности, спокойствия и упорства, у которого стоило поучиться работать.

Чанышев вызвал так срочно, что в Москву предстояло лететь (!), что в те годы было исключительным, почти невероятным событием. До Магнитогорска добирался на попутной машине вместе с грузами для Магнитостроя. На Магнитке висели плакаты с надписью: «До пуска первой доменной печи осталось столько-то дней…» Переночевал я в доме приезжих и наутро вылетел в Челябинск на маленьком самолете. Пассажир помещался позади пилота. Высунешь непокрытую голову из кабины, и встречный яростный ветер так прилизывает волосы, словно силится вырвать их с корнем, того и пяди облысеешь. А дальше – из Челябинска в Москву – летел на одном из первых пассажирских самолетов АНТ, двухмоторном. И после железнодорожного крушения в детстве привелось мне снова попасть в катастрофу в Чувашии, над Волгой, недалеко от Чебоксар. Отказал один из моторов. Но летчик умудрился посадить машину на яблони, росшие по склону оврага. Они согнулись, спружинили, погасив посадочную скорость как амортизаторы.

Когда перепуганные пассажиры выскочили из чудом не заклиненной двери салона, то увидели, что хвост самолета застрял на краю оврага. Крылья, согнув деревья, отломились, винты уткнулись в землю и разлетелись, моторы сорвались… Словом, уцелела только та часть самолета, где находились мы и летчики… Из пассажиров пострадал только один – ему порезало щеку вылетевшим стеклом.

Летчики хмурились как тучи и даже не воспринимали нашей благодарности за спасение жизни. Им предстояло отвечать перед судом за разбитую машину.

Мы сделали все от нас зависящее, чтобы их оправдали.

Я и попутчики воображали, что все теперь должны восхищаться нами, счастливчиками. Однако до Чебоксар пришлось добираться с немалым трудом – на подводах, пешком, на лодках, – и мы удивлялись спокойному равнодушию тех, кто с недоверчивой ухмылкой выслушивал историю нашего спасения. От Чебоксар до Москвы ехали уже поездом и не распространялись в пути о своем воздушном злоключении.

В Москве, помимо дел, связанных с реконструкцией, увязок и технической документации, выполнения заданий С. М. Чанышева, у меня было еще одно «тайное дело», зревшее со студенческих времен. Еще под руководством профессора Вейнберга занимаясь физикой, я изобретал способ передвижения вагона в трубе с бегущим магнитным полем, в котором теоретически, как мне казалось, можно достигнуть чуть ли не световой скорости. Так родилась идея «электрического орудия», снаряд которого способен перелетать с континента на континент. В Москву я привез модельку электрической пушки, сделанную моим другом и помощником В. П. Васильевым.

Воспользовавшись отъездом в Ленинград С. М. Чанышева, со свойственной тогдашнему моему возрасту наивностью я отправился в Наркомтяжпром, к начальнику Управления военной промышленности Павлуновскому.

«Военное изобретение» оказалось паролем для немедленного приема и показа в действии модели электропушки. Я включал ее в кабинете у письменного стола вместо настольной лампы.