Может быть, Джордж Никсон указал мне место, где будет кратер?

Эллен взяла меня за руку и повела в бар. У нее был нюх ищейки, она безошибочно нашла стойку и взгромоздилась на высокий табурет.

– Сигарет и два виски! – потребовала Эллен у черного бармена. – Двойные порции, – добавила она.

Мы выпили, Эллен закурила и вдруг спросила:

– Хэллоу, бармен? Есть у вас русская водка?

Она нравилась даже неграм. Бармен улыбнулся и с таинственным видом вышел в дверь. Он вернулся с прозрачной бутылкой. На ней был нарисован какой-та советский небоскреб. Надпись была довольно странная: каждую нормальную букву нужно было читать как-нибудь не так. Питье оказалось изумительным. Оно не имело никакого привкуса, оно жгло. Огонь без дыма! Я попытался прочесть варварское слово:

– Кно… Кито…

– «Столичная»! – поправила меня Эллен и рассмеялась.

Я покосился на Эллен. Она всегда удивляла меня.

– Слушайте, Эль, – сказал я, чувствуя, что обрел отвагу. – Теперь я лучше понимаю парней, которые прокатили меня над землей. Они пьют огонь без дыма и едят мороженое при сорокаградусном морозе. С ними лучше не связываться.

– Они еще и закусывают после выпивки, – сказала Эллен и потребовала у бармена селедки.

У черномазого нашлась банка анчоусов.

Это было странно – пить и заедать соленым. Но Эллен так хотела. Чему только не научил ее аристократический предок!

– Когда начинаете сниматься в Голливуде? – осведомился я.

– Глупый Рой, – ответила она, разглядывая на свет рюмку.

– Передайте привет золотоносным мостовым малой Америки.

– Я никогда там не буду.

– Я не люблю слово «никогда». Кроме того, босс летит туда.

Эллен пожала плечами и улыбнулась.

– Кто же будет греть ему пододеяльник? – дерзко спросил я.

Она закатила мне пощечину. Я слетел с табурета, но удержался на ногах.

Бармен сделал вид, что ничего не заметил.

Из-за соседнего столика поднялся русский пилот, один из тех, что вел дьявольский самолет, и стал надвигаться на меня. Если бы я не благодарил его за перелет, если бы я не жал дружески его руку, я не отступил бы.

Эллен соскочила с табурета, бросила бармену бумажку, схватила меня за руку и вытащила из бара.

– Дырявая шляпа, сонный бегемот, сточная канава, свинья, дурак! – отхлестала она меня словами, упрощая и уточняя свое отношение ко мне. – Есть у вас свободная ночь?

– У меня есть свободная, ничем не занятая жизнь, – ответил я, потирая щеку.

– Оставьте. Вы дешево отделались. Вам еще нужен босс?

– А вам?

– Только как адресат.

– Уже?

– Болван! Я предложила бы вам снять очки, если бы вы их носили.

– Благодарю, я еще не выступал на рингах с женщинами.

– Берусь вас нокаутировать.

– Без перчаток?

– Поцелуем.

И эта дьявольская женщина, не стесняясь глазевших на нас негров, притянула мою голову и самым жестоким и сладчайшим образом выполнила свою угрозу…

Я задохнулся.

– Считайте до двухсот, – вымолвил я. – Я готов.

Эллен победно рассмеялась, потом посмотрела на зеленую чащу за летным полем.

– Что там? – спросила она.

– Наверное, джунгли, – предположил я.

– Мы сделаем там шалаш, – объявила Эллен.

Она шла впереди – изящная, знающая, что она делает.

Я шел за ней следом, ничего не зная».

«Лианы завидовали мне. Они свисали отовсюду, хватали за ноги, били по лицу, цеплялись за руки…

Я шел впереди по звериной тропинке и отводил в сторону живые шнуры непроходимого занавеса. Я сам не мог отдать себе отчета, что со мной: счастлив ли я или глубоко несчастен, вытащил ли выигрышный билет или проигрался дотла?

Эллен шла сзади и что-то напевала. Я не мог понять слов ее песни, но не хотел подать виду, что не понимаю.

Нагло-любопытные обезьяны рассматривали нас сверху. Они перескакивали с дерева на дерево, как легкие тени. Я следил за ними, но не мог разглядеть кроны деревьев. Куда-то вверх уходили могучие стволы, с которых свисали темно-рыжие бороды мха.

Цветы были повсюду: вверху, сбоку, под ногами. Кощунством казалось на них наступать. Противоестественно яркие, с влажными бархатными лепестками, жадными и мягкими, с пестиками на длинной поворачивающейся ножке; свисающие с ветвей, осыпающие пыльцой или жесткие, с острыми тонкими лепестками, с виду нежными, но режущими, с иноцветной серединой – цветок в цветке… Дурманящие орхидеи всех оттенков радуги, завлекающие краской и запахом… Сумасшедшие африканские цветы! Казалось, что они живут в неистовом ритме движения и красок, породнившем исступленные негритянские танцы. Я мог поклясться, что цветы двигались, они заглядывали в лицо, они пугливо отстранялись или пытались нежно задеть за щеки, прильнуть к губам, они шумно вспархивали, взлетали… Конечно, это были уже не просто цветы, а… попугаи, но они были подобны цветам – такие же яркие, но еще и звонко кричащие.

Обезьяны перебегали тропинку, показывая свои лоснящиеся зады, и одобрительно щелкали языками. Им тоже хотелось заглянуть нам в глаза. Они казались ручными и насмешливыми.

Мы спотыкались об узловатые корни, похожие на сцепившихся в смертельной схватке змей, готовых задушить друг друга. Попадались полусгнившие стволы поверженных великанов. Я оборачивался и протягивал Эллен, моей живой и надменной, яркой и хищной орхидее, руку. Она опиралась на меня, вскакивала на ствол, смотрела на цветы и смеялась.

Душная сырость тропического леса, дурман цветов, аромат Эллен пьянили меня, заставляли голову кружиться, протянутую руку, ощущавшую горячие пальцы Эллен, дрожать.

И вдруг сквозь влажную зелень, преломляясь в ней, падая яркими пятнами на пышные цветы и мрачные корни, прорвался солнечный свет.

Еще несколько шагов – и в лицо пахнуло жарой, как из печи. Мы вышли на просеку.

Эллен огляделась, словно осматривала свои владения. Здесь росли банановые деревья с могучими листьями, на каждом из которых во весь рост мог бы вытянуться человек.

– Рой! Способны вы построить нам хижину? – воскликнула Эллен, подняв руки и заложив ладони за узел волос. Она распустила их, и они волной упали на плечи.

Если бы она потребовала от меня небоскреб, я тотчас же принялся бы рыть котлован для фундамента.

Для шалаша этого не понадобилось. Мы стали ломать банановые листья, которые должны послужить и стенками и крышей.

Неожиданно она села в тени бананов. Я сорвал несколько серповидных плодов, лег около нее и стал очищать их.

Эллен кормила меня, давая откусить нежную мякоть и смеясь.

Я почувствовал взгляд. Оглянулся.

Сзади, как цапля, поджав ногу, стоял черный мальчишка и с любопытством глазел на нас.

Он не кричал, как когда-то мой Том: «Э-э, голубочки, целуются, целуются!..» Он просто смотрел, не в силах оторвать от нас взгляда.

Эллен смущенно оглянулась. Я нахмурился. Черномазый мальчонка вздрогнул, но Эллен улыбнулась ему. Она могла бы быть укротительницей тигров, львов, змей… Поманив негритенка, Эллен достала из сумочки, висевшей на длинном ремне у нее на плече, мягкую от жары шоколадку.

Мальчик вращал белками глаз и не двигался с места. Он чем-то походил на Тома. Как-то он там? Ездит на своем тракторе, помогает на ферме? А это дитя природы может протянуть руку и сорвать банан, который отныне становился для меня священным напоминанием о минутном рае.

Мальчик подошел и взял шоколадку. Эллен ухватила его за руку и потянула вниз. Он сопротивлялся, потом уступил и сел. Он уплетал шоколад, а мы с Эллен умиленно смотрели на него.

Да, я не узнавал себя. Чего только не сделают колдовские чары! Мальчишка казался удивительно симпатичным.

Из-за банановых листьев на нас смотрело еще несколько пар огромных глаз. Эллен стала перемигиваться с ними. Тогда под круглыми белками появлялись белые полоски зубов. Маленькие дикари вышли из зарослей и уселись вокруг нас. Они были нагие, но здесь это было красиво!.. Пугливость сменилась доверчивостью.