На 27 января 1943 года назначено торжественное построение батальона. Командир принимает Боевое Знамя. Потом председатель городского Совета Герасимов вручает части ленту с надписью: «Смерть немецким оккупантам!», а второй секретарь горкома партии Павла Алексеевна Лапина прикрепляет ее к знамени.

Людвик Свобода зачитывает присягу. Затем батальон проходит перед командирами торжественным маршем, и Освальд Шафарик в сопровождении двух автоматчиков несет знамя.

Играет музыка. Советские офицеры желают чехословацким товарищам счастливого пути. Посол Фирлингер жмет Свободе руку. Кинооператоры и журналисты спешат запечатлеть этот исторический момент.

Назавтра в казармах и штабе оживленнее, чем обычно. Из Генерального штаба Советской Армии командующему Южно-Уральским военным округом отдан приказ обеспечить отправку чехословацкого батальона на фронт.

— Соедините меня с командиром! — отдает распоряжение начальник штаба.

— Слушаюсь!

— Пан полковник, получена телеграмма из Генштаба. Эшелон будет подан завтра. Повторяю, пан полковник, приказано немедленно привести батальон в боевую готовность…

В 3.00 в штаб приходит Людвик Свобода:

— Ну, хлопцы, будем грузиться. Где сводка для Генерального штаба? Все правильно? Рытирж!

— Здесь!

— Командиров ко мне!

Наступает 30 января 1943 года. Проводить чехословацких воинов приходят на станцию старики, женщины, дети. Железнодорожный состав с дымящимися трубами бурлит не умолкая. На паровозе прикреплен лозунг: «Со Свободой за свободу!»

Командир принимает рапорт, а потом командует:

— По вагонам!

Доманский берет в руки трубу и дает сигнал к отправлению. Солдаты занимают свои места. Сплетаются руки в последнем пожатии, взлетают вверх шапки, слышится плач. Но всю эту суету перекрывает высокий протяжный зов трубы.

Направление — Куйбышев, Острогожск, а далее — фронт!

Исчезает из поля зрения Бузулук. Эшелон под номером 22904 мчится на запад.

— Владя, вставай! Тревога!

— Что случилось? Учения? — Глаза фиксируют покачивание тусклой лампочки и снова закрываются. — Это учебная тревога или что? — едва успевает спросить Владя перед тем, как опять погрузиться в сон.

— Не дури, просыпайся! В 0.30 надо быть у пана полковника.

Часы показывают 0.20. Значит, он спал минут сорок пять. И вообще, как он попал сюда? Помнится, хотелось хоть немного вздремнуть после бесконечных переходов по степи от Валуек до разрушенного Харькова… Владя оправляет шинель, затягивая потуже ремень, по привычке вынимает револьвер, прокручивает барабан и прячет его обратно в кобуру. Он забирает буссоль, складывает карту, натягивает шапку и, спустившись этажом ниже, входит в кабинет командира.

Там уже все собрались. На затемненное окно повесили большую карту. На ней выделяется черный массив Харькова, красным обозначено расположение наших частей, голубым — положение войск противника. С юга на север протянулись голубые стрелы — вероятно, направления танковых ударов. «Может, намечаются учения с боевыми стрельбами?» — пытается угадать Владя.

Последним появляется Костя Гибнер. Он сразу обращает внимание на то, что на погонах у Влади прибавилось звездочек:

— Подумать только — уже пан ротный! Со вчерашнего дня? Прими мои поздравления. — Костя протягивает ему фляжку, в которой что-то булькает: — Глотни, дружище, пока никто не видит. Да держись бодрее в сей исторический момент.

На часах 0.30.

— Я хочу познакомить вас с обстановкой… — начинает полковник без тени волнения. Его спокойный голос вселяет в подчиненных столь необходимую им уверенность. А в заключение командир спрашивает: — Все ясно?

— Ясно, — словно школьники, дружно отвечают присутствующие, но не расходятся.

— Вот и все, хлопцы… — тихо, с отцовской доброжелательностью произносит командир.

Похоже, все только этого и ждали. Кабинет полковника быстро пустеет…

Наверное, это обычное явление: новобранцам, впервые попавшим на фронт, очень хочется показать, что все им нипочем, что ничего-то они не боятся и ничему не удивляются. Но на их пути попадается первый труп. Впрочем, это уже и не человек вовсе, а какая-то бесформенная, смерзшаяся масса. А ведь и он когда-то был человеком с пытливым умом и внимательным взглядом. А еще раньше он был ребенком, и мать, как тысячи других матерей, проводила бессонные ночи рядом с его кроваткой, когда он болел, отец сердился, когда он приносил плохие оценки, и говорил, что ничего из него, вероятно, не выйдет. И вот его пригнали сюда. Зачем, спрашивается? Неужели нельзя было спокойно умереть где-нибудь в Гарце или в Мюнхене — одним словом, у себя дома?

На смену необычайно темной холодной ночи приходит хмурый рассвет. Снег прекращается. Раздается команда: «Стой!» Колонна подтягивается. И только Ярда Достал все еще бредет, с трудом переставляя ноги и опираясь на суковатую палку, такую же длинную, как он сам. Его мучает одышка — бессонные ночи, забастовки, демонстрации, суды и тюрьмы сделали свое дело. Дает себя знать и фронт под Москвой, где он сражался в рядах Советской Армии.

Рядом с ним останавливается Франта Энгель:

— Сними вещмешок, Ярда, и давай положим его на машину.

Тот отмахивается: мол, солдат есть солдат.

— Ярда! — уже более настойчиво зовет его Франта, но он даже не оборачивается…

— За тем лесом противник? — спрашивает молодой автоматчик.

— Возможно, — лаконично отвечает Тонда Сохор. — Немцы идут на север, к Харькову.

— Значит, прямо на нас, пан поручик? — уточняет автоматчик.

— Не знаю, прямо или нет, но танков у них достаточно и продвигаются они по дороге. Все может случиться…

— Это нам понятно.

— Да, ребята, скоро бой. Командиров ко мне!

Приказ Сохора лаконичен: взводу автоматчиков вести пешую разведку впереди первой роты, которая следует во главе правой походной колонны в направлении деревни Миргород. Левая колонна идет в Артюховку.

Владя старается держаться рядом с Иркой Франком. Они делятся друг с другом махоркой и закуривают. Четверка солдат, шагающих за ними, тихонько обсуждает подробности какого-то романа, так внезапно оборвавшегося.

Навстречу везут раненых. Их измученные, заросшие лица производят тягостное впечатление.

— Как там дела?

— Плохо, — отвечает один из раненых.

Роты идут лесом на Тимченков. Издалека доносятся пулеметные очереди и артиллерийская канонада. Иногда все стихает. Время от времени попадаются советские солдаты, небритые, уставшие. Их немного, и они шагают куда-то на юго-восток. Говорят, это был стрелковый батальон, но теперь оставшихся в живых едва ли наберется с роту. Однако у них имеется две батареи 76-мм орудий.

Каждый раз, когда стрельба впереди усиливается, чехословацкие воины ждут, что появятся вражеские танки и завяжется встречный бой. Они имеют о нем представление только по учениям, проводившимся на полях между Бузулуком и Сухоречкой. Все больше дают о себе знать пройденные пешком четыреста пятьдесят километров. Солдаты не падают духом лишь потому, что надеются на скорый привал.

Стрельба немного стихает. Советский конный разведывательный дозор докладывает полковнику Свободе обстановку и исчезает. Новости неплохие: советская гвардейская часть остановила немецкие танки примерно в 20 километрах к югу. Какие населенные пункты расположены в 20 километрах отсюда? Тарановка, Мжа, Соколове… Чехословацким воинам почему-то кажется, что все это очень знакомые названия. Может, так оно и есть?

Марш окончен. Они выходят из леса и видят, как садится солнце. Прямо перед ними — широкая полоса застывшей реки, а за ней подковой вытянулось село с низкими хатами и церковью. Раздается команда «Окопаться!» — здесь будет проходить линия обороны.

Миловидная медсестра в ушанке, сдвинутой на ухо, накладывает в котелок снег, чтобы вскипятить чай.