Вывеска на доме, расположенном у перекрестка Октябрьской и Первомайской, на двух языках сообщает, что здесь разместился штаб чехословацкой воинской части, формируемой в СССР. В коридор первого этажа выходит сухощавый светловолосый мужчина. У него приветливый, но испытующий взгляд. Он смотрит на группу прибывших, едва заметно кланяется и возвращается в свой кабинет.

— Это Свобода, — поясняет кто-то.

Здесь же, в коридоре штаба, чехословацкие эмигранты узнают, что из прежнего состава с подполковником Свободой осталось примерно сто офицеров и унтер-офицеров. Остальные перебрались в Англию или на Средний Восток. Но это никого не обескураживает: на первое время командиров достаточно, а потом наверняка прибудет пополнение, ведь в СССР проживают тысячи чехословацких граждан.

Поначалу прибывшие спят в штабе и в зале над лестницей, иногда — прямо на полу. Им выдают английское обмундирование, ботинки с железными подковками, фуражки, шинели. Однако на улице ужасно холодно, и они надевают ушанки и обувают валенки, которые прихватили с собой с гражданки.

Вскоре все перебираются в казармы на Первомайской улице, освободившиеся после ухода солдат одной из дивизий Андерса. Постепенно одноэтажные и многоэтажные здания казарм заполняются будущими солдатами чехословацкой воинской части до отказа.

В дальнем конце двора размещается полевая кухня. Там хозяйничает старый Цмунт, строгий, но щедрый. В Бузулуке он не впервые. В годы гражданской войны он уже побывал здесь в составе чехословацкого корпуса и хорошо помнит кровавую расправу над комиссарами Советской Армии, учиненную белочехами в Самаре. Кто знает, что чувствует он, глядя на деревянный мост через Самару, возведенный почти четверть века назад взамен того, который сгорел во время контрреволюционного мятежа?

И жители Бузулука не забыли то время. Позднее они признавались, какие чувства испытывали, когда опять увидели чехов, услышали знакомый язык. А тогда они старались быть вежливыми и никак не выказывать своего недоверия к ним.

Не способствовало взаимопониманию и размещение в городе двух польских дивизий генерала Андерса. Польские солдаты в большинстве своем вели себя просто и сердечно, зато в поведении офицеров сквозили холодность и высокомерие. Ходили упорные слухи, что Андерс стремится поскорее вывезти свои дивизии из Советского Союза.

Разместившаяся в Куйбышеве чехословацкая военная миссия незаметно прощупывает атмосферу в штабе на Октябрьской и в казармах на Первомайской. Прежде всего ее представители интересуются политической принадлежностью и взглядами добровольцев. Пока новобранцы учатся отдавать честь и маршировать на учебном поле у реки или за кирпичным заводом, пока десатник Гинек Ворач показывает, как преодолевать во время атаки возникающие на пути препятствия, а волынский чех Ярда Перны, Рытирж и Дрнка объясняют основы артиллерийского мастерства, в штабе на Октябрьской улице, в тепле и уюте, идет один из ненавязчивых разговоров.

— Где же вы были все это время? Что поделывали? Ну да, дом есть дом, а чужбина она и есть чужбина. Хотя в Англии наши ребята катаются как сыр в масле… Однако завидовать им не будем, правда? Вернемся к вам, дружище. Где же вы все-таки были? — Проворная рука записывает ответы с помощью привычных сокращений. — Вы не сердитесь, что я делаю пометки? Просто мне это интересно… Значит, у вас все было хорошо?

— Да, пан поручик. Я кое-что умею делать, поэтому неплохо зарабатывал… Нет, никакой дискриминации не было…

— Вы коммунист?

— Нет, не коммунист. А почему вы об этом спрашиваете?

— Разве я не имею права спросить?

— Имеете, но зачем?

— Одно конфиденциальное замечание, скорее даже совет: армия должна быть вне политики, поэтому мы не потерпим здесь никаких политических группировок.

— Знаете, пан поручик, я приехал сюда не для того, чтобы организовывать политические группировки, и ваш вопрос, честно говоря, меня удивил и встревожил.

— Почему?

— Да так… Я могу быть свободным?

И сразу вспоминается пыльная обочина, долгие часы ожидания перед воротами броновицкого лагеря, куда они безуспешно добивались разрешения войти… Но сейчас не 1939 год, и никто уже не имеет права единолично решать, принять тебя или не принимать в чехословацкую воинскую часть.

Из нескольких тысяч солдат и офицеров бывшего легиона прибыли пока лишь несколько десятков человек. Они имеют в основном звания от десатника до надпоручика. Среди старших офицеров есть капитан. В течение нескольких месяцев он пробует наладить работу службы просвещения. Время от времени он произносит замысловатые речи о героической душе, о горячем сердце, о жизни, положенной на алтарь отечества, а помимо этого обучает будущих командиров взводов правилам поведения в обществе. «Не забывайте, танец — это слияние душ», — говорит он засыпающим на ходу слушателям офицерских курсов, которых поднимают в два часа ночи.

Но это произойдет уже в мае, перед первым приездом в часть Готвальда.

А в конце февраля — начале марта 1942-го еще лежат снега, держатся морозы. Водопровод не действует, а колонка во дворе перед деревянным бараком роты Яроша постоянно замерзает.

В предрассветных сумерках солдаты торопятся к окошку Цмунта за хлебом и горячим чаем. Пока пробежишься по двору, поднимешься по лестнице и заберешься на свои нары, чай успевает остыть. Но на то ты и солдат, чтобы находить выход из любого трудного положения.

— Двойную порцию можно, пан четарж?

— Куда тебе столько, да еще с утра?

Солдат прямо возле окошка выпивает большими глотками половину кружки. Какое же это наслаждение — хоть немного согреться! Потом он бежит к замерзшей колонке, ставит кружку на снег, быстро расстегивает воротник и прячет его внутрь рубашки, закатывает выше локтей рукава, фуражку сует в карман. Теперь надо набрать полный рот горячего чая и достать мыло. Чай стекает струйкой в ладони. Утренняя гигиена заканчивается чисткой зубов. Оставшийся чай уже не горячий, но все-таки теплый. Можно допить его, а потом бегом в казарму заправлять постель.

Добровольцы прибывают каждый день. В основном это люди, годные к строевой службе, но есть и больные. У некоторых высокая температура. Командиры опасаются сыпного тифа. Но в конце концов почти всех удается поставить на ноги…

Вернувшись после дежурства, Владя, как обычно перед отбоем, начинает складывать из одеял спальный мешок.

— Как дела, коллега? — интересуется Бедржих Скала, сосед слева. — Не случилось каких-либо чрезвычайных происшествий на территории штаба?

— Дважды пришлось скомандовать «На караул!» а один раз спросить пароль.

— Ну и тот, у кого ты спрашивал пароль, назвал его?

— Нет. Но он сказал, что ему очень нужно наверх: он забыл там колоду карт.

— И ты его пропустил, коллега? За это тебя следовало бы отдать под трибунал. Но поскольку твой воинский кругозор ограничен пока курсом одиночного бойца, ты отделаешься серьезным замечанием. Будем спать?

Не успевает Владя ответить, как входит дежурный:

— Воин Скала! Воин Эмлер!

— Здесь! — раздается сверху.

— Вы действительно юристы?

— Да, пан четарж.

— Дипломированные?

— Да, пан четарж.

— Прекрасно. Поедете в Колтубанку за дровами. Сбор во дворе.

— Знакомые шуточки! — откликается Бедя. — Только раньше спрашивали, умеем ли мы играть на фортепиано…

Весной часть посещает начальник военной миссии полковник Пика с майором Паты и несколькими старшими офицерами. После их визита в ротах и в обеих школах — в офицерской, которой руководит надпоручик Владимир Янко, и в сержантской, которую возглавляет Отакар Ярош, усиливаются голоса «путешественников» — тех, кто с утра до вечера упорно разносят «достоверные сообщения» о готовящемся отъезде части на Средний Восток. Все начинают гадать, когда это произойдет и произойдет ли вообще. Только офицеры, проживающие не в казармах, а в городе, не принимают участия в этих шумных дебатах.