— Что ж, дорогая, если б нам удалось достать кое-какие книги Горация Ливингстона Хилла, например, он здесь многим нравится, ну и еще всякие истории из жизни докторов и медсестер…

У нас ведь давно не было ничего нового из этой серии.

— А я думаю, что подобной литературе не место в библиотеке, — встревоженно возразила миссис Пинк, но тут же быстро изменила тон, чтобы никто не подумал, будто она подвергает сомнению вкус миссис Доллимаунт. — Хотя, надо сказать, их действительно очень многие любят. Очень многие.

Барбара, которой все это изрядно надоело, нетерпеливо вставила:

— Ну, разумеется, следует только приветствовать приток новых книг. Я уверена, они найдут своих читателей.

— Кроме детей, здесь книг вообще никто не читает, — сказала Джейн Биллингс. — И незачем нам копья ломать. Я лично предлагаю ориентироваться на детей, нужно приобщать их к чтению, пока они… в общем, пока их местная жизнь не засосала…

Все согласились, что подбору книг для детей нужно уделить особое внимание.

— Очень жаль, что мистера Парди сегодня нет с нами, — сказала я. Мистер Парди был директором школы. — Мы могли бы договориться, чтобы ученики приходили сюда прямо из школы. По очереди, классами. Это их приучало бы к библиотеке, пусть даже они пока читают мало.

Барбара, Джейн и Фарли единодушно поддержали меня. У сидевших напротив были непроницаемые лица.

— Это что же… прямо посреди учебного дня… и всей толпой они повалят сюда? — осторожно спросила миссис Пинк.

— Ну да, — ответила я. — В мои школьные годы так и было.

— Не думаю, — отрезала миссис Пинк, — что мистер Парди пойдет на такое.

— Это лучше сделать в свободное от уроков время, — вставила миссис Норткотт.

— Наш мистер Парди сторонник жесткого порядка, — вмешалась миссис Стаклесс. — Раньше четырех он детей из школы не отпускает. Он считает: ничто не должно мешать урокам.

— Но ведь чтение — это тоже учение! — произнесла наша четверка хором, подобно хору в греческой трагедии, подтверждая нашу веру в силу печатного слова.

— Да где он, черт побери, этот Парди? — прогремел Фарли, словно вопрошая, куда могли запрятать этого диккенсовского типа. Четыре дамы напротив вздрогнули, услышав эти крепкие выражения. Те немногие мужчины, что изредка появлялись в библиотеке, ничего подобного себе не позволяли. — Чтоб он на нашем следующем заседании непременно был!

— Вот именно! — поддержала Барбара. — И предлагаю назначить следующую встречу через месяц. Мне тоже о многом хотелось бы потолковать с мистером Парди!

Барбара фанатически верила в могущество просвещения и уровень преподавания в местной школе считала никуда не годным. Имея трех дочерей, она собиралась отдать их в частную школу на материке, но в начальных классах им предстояло учиться здесь. Барбара была бы не прочь заняться преобразованием местной школы, но, будучи католичкой, не имела права войти в попечительский совет сугубо англиканского учебного заведения. Ей предоставлялась только одна возможность: при всяком удобном случае критиковать директора и учителей.

На этом мы и закончили заседание, удовлетворившись тем, что обозначили главную проблему, хотя ее решение пребывало во мраке неизвестно ности. Постановили добиться присутствия мистера Парди, этой легендарной личности, на нашем следующем заседании в декабре. Однако случилось так, что мне пришлось встретиться с ним гораздо раньше.

Спустя несколько недель ко мне обратились с просьбой, не соглашусь ли я на общественных началах преподавать рисование в старших классах. Местный священник Мэттью Уэй, человек передовых убеждений и председатель попечительского совета школы, неустанно выискивал способных людей из числа местных жителей и независимо от их религиозных взглядов приглашал на работу в школу. Так уж повелось на Ньюфаундленде, что ортодоксальная региональная школьная система запрещала местным учителям работать в школе, если их вероисповедание не совпадало с тем, которого придерживалась школа, нередко единственная в поселке.

Конечно, моя подготовка была заметно выше той, которой обладал мой предшественник — она у него насчитывала лишь несколько часов, полученных во время летних курсов повышения квалификации. Я же четыре года проучилась в художественной школе Онтарио и потом, хоть и недолго, работала коммерческим дизайнером.

Однако, после того как я дала согласие преподавать рисование, мне стало немного не по себе. Зачем навязывать свои представления об искусстве тем, кому это совершенно ни к чему? Не нарушу ли я существующий порядок вещей, не задену ли самолюбие нынешнего преподавателя, который до сих пор не сомневался в своей компетентности? Может быть, лучше умолчать о том, где и какую подготовку я получила? Однако что уж тут рассуждать, мистер Парди обнаружил нового учителя рисования и тут же прислал мне записку, в которой пишет, что в пятницу после обеда ждет меня к себе.

Был холодный декабрьский день, когда я подошла к новому зданию школы, где должна была дать свой первый урок. Здание школы, на удивление уродливое, было предметом гордости местных жителей. От этого длинного двухэтажного строения веяло убожеством. Обшитое деревом и выкрашенное в ослепительно белый цвет, оно одиноко торчало на вершине каменистого холма, как вареное яйцо. Ни кустика ольхи вокруг. Возле одной из стен были сложены бревна, и по всему двору ветер носил древесные стружки. Под лестницей горкой были сложены пустые банки из-под краски, которые никто не спешил убирать.

Открыв массивные двойные двери, которые с громовым раскатом захлопнулись за моей спиной, я вошла в школу. И сразу очутилась в царстве мертвой тишины. Все ученики сидели в классах, коридор встретил меня дюжиной закрытых дверей. Вокруг ни души. Медленно, на цыпочках, словно боясь потревожить спящего младенца, я двинулась по коридору, выложенному квадратиками линолеума. Скорее как вор, а не как учительница. Как узнать, за какой из этих дверей сидят ученики десятого и одиннадцатого? У меня возникло сильное желание сбежать, вернее, так же, на цыпочках, выскользнуть из школы и забыть о ней раз и навсегда.

— Миссис Моуэт! — точно выстрел в тишине раздался за спиной голос. Это вышел из кабинета директор мистер Парди. Ощущая себя школьницей, которая вознамерилась прогулять урок, я быстро обернулась.

— Пальто, если хотите, вы можете повесить вот сюда, — обратился ко мне директор.

Вначале надо все обговорить. Я сняла пальто, шапочку, рукавицы, толстый свитер и сапоги. Надела туфли и, не дожидаясь приглашения, села на один-единственный стул для посетителей в директорском кабинете. Как и вся школа, кабинет был обставлен со спартанской простотой.

На вид мистеру Парди нельзя было дать и тридцати, но физиономия у него была мрачная, как у владельца похоронного бюро. Взгляд, полный скорби, устремился на меня через письменный стол.

— Сам я не очень-то разбираюсь в искусстве, — с серьезностью проговорил он.

Я не знала, как реагировать на такое признание. Может, надо выразить сожаление?

— Однако рисование вроде бы входит в школьную программу, с первого до последнего класса, для всех без исключения, — настойчиво втолковывал он мне, как какой-нибудь бухгалтер, объясняющий клиенту суть нелепого налога. — До сих пор рисование у нас вел мистер Крю, но подготовка у него слабовата. Хромает на обе ноги.

Мистер Парди говорил очень четко, тщательно выговаривая каждое слово, будто читал вслух.

— Кое-кто из наших учеников вовсе не стремится получить образование. Просто посещают школу, пока ее не окончат, а закончив, идут работать на рыбозавод. Иных устремлений у них нет.

Я хотела рассказать ему про Дороти Куэйл, которая сочиняет стихи и песни и учится печатать на моей пишущей машинке. Я бы могла рассказать ему и о многих других ребятах, которые, после того как чуть-чуть привыкли ко мне, задавали массу вопросов обо всем на свете, от археологии до зоологии. Они с интересом листали журналы у нас на кухне и задавали при этом прелюбопытные вопросы. Почему бы не сказать ему, думала я, вряд ли еще представится такой случай. Взгляды директора, будто сваи под новой муниципальной пристанью, поражали своей прямолинейностью.