Вот уж никак не ожидала, что в разгар зимы тут начнутся свадьбы. Мне казалось, это время года не для подобных торжеств. В моем представлении свадьба всегда связывалась с весенней порой, когда цветут пионы и невесты фотографируются на фоне цветущего пейзажа. На материке зимой бракосочетания редки (невесты тогда одевают платья из белого бархата, а их подружки — из клюквенно-красного); но такое могут позволить себе только те, кто в состоянии провести медовый месяц где-нибудь на островах в Карибском море.

Но здесь, в Балине, свадебный обряд не требовал ни живых цветов, ни медового месяца. К зиме возвращались домой молодые парни, уезжавшие подзаработать на Великие Озера; многие из них подумывали о женитьбе. К тому же зимой работы здесь меньше, чем в остальные месяцы, вот почему именно зимнюю пору и избрали здесь для свадеб.

Едва успевал отшуметь разгул рождественских празднеств, как повсюду начинали растекаться приглашения на свадьбы; их охотно разносили младшие сестренки невесты или жениха. Период зимних свадеб вклинивался между рождеством и великим постом, и день бракосочетания определялся в соответствии с расписанием церемоний Приходского зала, где отмечались все торжественные события.

Приглашение, полученное нами, выведено аккуратным почерком на листке белой нелинованной бумаги; текст обычный, такой же, как и повсюду в англоязычных странах. Приглашения рассылались по всем домам. Не пригласить кого-то — пусть самого нелюбимого, самого ненавистного соседа, который, возможно, и знать-то не знал невесту с женихом, — считалось непозволительным.

Помню, как Рут Куэйл с досадой рассказывала:

— Нейт Янг с Энни Ингрэм решили пожениться, так, будто воры, смотались по-тихому. В Корнер-Брук. Там и обвенчались.

«Ничего себе, думала я, „смотались в Корнер-Брук“! Да туда двое суток добираться морем и на поезде.»

Но это обстоятельство мало кого трогало, возмутительная история продолжала передаваться из уст в уста. Обвенчаться втихомолку — проступок, который здесь никогда не простится и не забудется. На тех, кто не пожелал устроить для всего поселка веселый пир с вином и танцами, смотрели как на жалких скупердяев.

А вот то, что невеста ждала ребенка — у нас, на материке, такое всегда встречает осуждение, — здесь не считалось позором. Раз дети — естественный плод любви, то и планировать их рождение казалось местным жителям столь же абсурдным, как и вообще пытаться планировать свою жизнь. Как ни планируй, все то же выйдет.

Раз поутру к нам в кухню явился молодой парень. Войдя, он долго мялся в дверях. На кушетку, как все, кто наведывался к нам, не присел. Стоит, уставясь на длинные носы своих ботинок. Неровно подстриженные вихры клоками спадают на лоб. На мои вопросы гость отвечал неохотно; наконец после маловразумительного обмена фразами спросил, дома ли мистер Моуэт. Я заглянула к Фарли, позвала его, а затем тактично оставила их вдвоем. Время от времени до меня доносилось невнятное бормотанье, то и дело предваряемое обращением «сэр».

Через минуту в комнату вошел Фарли, направился к шкафчику в задней комнате, где мы хранили всякие напитки, и вернулся, неся в бумажном пакете две бутылки. Вручил пакет гостю и напутствовал его сердечным «Счастливо тебе!». Парень ушел.

— В чем дело?

— Бедняга пришел одолжить бутылку рому. Завтра у него свадьба, а выпивку, которую он заказал, на вчерашнем пароходе не завезли. Прибудет не раньше, чем через неделю. Но жениться-то ему завтра!

— Ты что же, продал ему ром?

— С ума сошла! Что я, спекулянт какой-нибудь? Отдал ему бутылку, и все. Да еще и мятный ликер всучил впридачу.

— Вот это ты здорово придумал! Молодец! — вырвалось у меня.

Дело в том, что недели две назад мы, сами того не желая, оказались обладателями трех бутылок этого мятного ликера. Обa его терпеть не могли и не знали куда девать. Напитки приходилось заказывать почтой через Ньюфаундлендскую комиссионную торговлю спиртными напитками, которая находилась в Сент-Джонсе — так здесь заведено, хоть бутылку тебе надо, хоть сто. Мы отправляли по почте заказ и деньги, включая стоимость доставки, и время от времени получали заказанное. Сперва наш заказ ехал поездом, затем пароходом. В общей сложности доставка занимала недели три. Прокручиваясь неспешно, эта система в целом работала безотказно, не считая одного-единственного момента. Если чего-то не оказывалось в наличии, чиновник, оформлявший заказ, не желая задерживать клиента, по собственному усмотрению выбирал взамен напиток за соответствующую цену. Там, где дело касалось крепкого спиртного, все обстояло нормально. Когда же речь шла о винах, включающих самый разнообразный ассортимент — и «Бургундское», и «Драмбюи», и «Либфрауенмильх», и «Шерри Херинг», и «Розовое игристое», ну и, конечно, мятный ликер — замена производилась только по принципу одинаковой стоимости. Короче, заказав три бутылки «Божоле» по цене 4 доллара 85 центов, мы вместо этого получили три бутылки мятного ликера стоимостью 4 доллара 85 центов. Одна из них и устремилась сейчас к свадебному столу.

— Симпатичный малый! Он мне понравился. Звал к себе на свадьбу, — сказал Фарли.

— Как его имя?

— М-м-м… Оби, кажется… Кендл… а может, Кендэл?

Я перебрала стопку свадебных приглашений на кухонном столике.

— Вот! Обад. Кендэл. Женится на Эффи Грин завтра днем. Все правильно. Давай сходим?

Должна признаться, я обожаю обряд венчанья. Каждый раз, когда на моих глазах двое клянутся перед богом жить в согласии, что бы ни случилось, у меня прямо в горле перехватывает. Знаю, что не все и не всегда удачно складывается, но даже и эта мысль не может омрачить мое необъяснимое благоговение перед торжественным моментом.

Потому-то я и загорелась посетить первую же свадьбу в Балине, и Фарли за собой потащила, хоть ему идти не слишком-то хотелось — у него на тот день были совсем другие планы.

Без четверти четыре мы переступили порог холодного, гулкого, как пещера, здания англиканской церкви и присели на скамеечку в задних рядах. Возле алтаря уже собрался народ: женщины, девушки, дети. Оборачивались, посматривали на нас: то одна, то, другая, а то по двое, по трое разом. В этом захолустье каждый приезжий — событие, а наше появление в церкви, да еще в такой день, — и вовсе диковина. На нас оглядывались, смотрели пытливо и, по всей видимости, недоумевали: зачем эти-то сюда забрели. Скоро и меня стала мучить та же мысль. Уже четыре пробило, а мы все сидим и дрожим в этой холоднющей, как могила, церкви. Ни священника, ни малейшего намека на венчание. Тянется и тянется давящая тишина, нарушаемая только шмыганьем носов да шарканьем детских ног.

Компания, мерзшая вместе с нами в церкви, оказалась в основном женской. У многих в волосах бигуди. Ни одна не приоделась, как подобает в этих случаях. В тот студеный февральский день все были в стеганых нейлоновых куртках и в теплых брюках. И почему я не додумалась одеться потеплей? Ноги в тонких нейлоновых чулочках посинели от холода. Тут до меня дошло, зачем они уселись в передних рядах. В самом центре, позади алтаря, стояла печка, в утробе этого черного чудовища гудело пламя.

Фарли уставился в потолок, поглощенный осмотром церковной архитектуры начала века.

— По форме похоже на корабль, дном вверх, — шепнул он.

Я подняла глаза на массивные деревянные балки, поддерживавшие изогнутый аркой свод, любуясь мастерством строителей. Мало-помалу, глядя на нас, детишки тоже принялись тянуть шеи: что это там интересного вверху? Обстоятельно изучив все особенности церковной архитектуры 1905 года, мы уселись поудобнее, опустили головы, откинулись на спинку скамьи и стали ждать, чувствуя на себе по-прежнему любопытные взгляды. Я с трудом сдерживалась, чтоб не вскочить и не кинуться прочь куда глаза глядят поскорее вон из этой церкви, где чувствовала себя чужой и незваной, несмотря на полученное приглашение.