В камбузе появилось еще одно новое лицо — агент рыбной компании, уроженец Ньюфаундленда, уже лет двадцать живущий в Массачусетсе, но по сей день не пропускавший ни одного судна с родины. Он охотно поведал мне, куда теперь отправят наш груз. Сегодня же подадут машины-рефрижераторы, и к вечеру наша рыба отправится в Чикаго. А оттуда ее развезут в штаты Среднего Запада — Висконсин, Миннесоту, Айову.

— На Средний Запад пойдет. Самый крупный сбыт. Там канадцев много. К концу недели много рыбы раскупается.

Интересно, думала я, хоть раз подумает ли кто-нибудь в этих далеких штатах, бросая на сковородку кусок филе, о людях, которые эту рыбу ловили, потрошили, паковали, которые, уж это мне хорошо известно, рискуя жизнью, доставляли ее сюда сквозь льды? Как редко приходится нам думать о том, до чего же нелегко дается производство и доставка продуктов, которые подаются к нам на стол. Чего проще, казалось бы, — сунулся в холодильник и взял что надо. Разве мелькнет при этом мысль о затраченном человеческом труде?

На пристани нас встречал Питер Дэвисон, редактор Фарли. Мы забросили свои чемоданы в багажник его «вольво», помахали на прощанье команде и покатили в Бостон. И снова забытое ощущение — скорость. Больше полугода я не ездила в машине, и езда со скоростью каких-нибудь шестидесяти миль в час показалась мне чуть ли не бешеной гонкой в спортивной машине. Даже появилось ощущение страха. Фарли признавался потом, что и с ним происходило то же. И хоть я старалась об этом не говорить, но мне не меньше недели потребовалось, чтобы вновь свыкнуться со светофорами, с пешеходными дорожками, с метро и ездой в автомобиле.

И еще в центре Бостона меня ошарашивала толпа — море незнакомых, по-городскому одетых людей, которые меня знать не знали, которые со мной даже кивком не здоровались, которые не интересовались, что я думаю о погоде. Как мало потребовалось мне времени, чтобы привыкнуть к жизни в Балине! Заглянув в бостонский универмаг, я чувствовала, как глаза разбегаются от разнообразия товаров; я поняла, что теряюсь, не могу выбрать нужное. В Балине купить можно было только самое необходимое, самая обычная покупка доставляла радость — скажем, попадутся носки нужного размера, или не слишком безвкусная материя на занавески, или молотый кофе взамен растворимого. В Бостоне обилие всевозможных товаров ошеломило меня, словно жительницу далекого глухого края. А ведь я и сама раньше жила в городе, только тогда все не так бросалось в глаза. Только побывав в глуши, где почти ничего нет, я стала теперь дивиться здешнему изобилию.

И все же очень приятно было вновь встретиться с людьми общих интересов, их так не хватало нам в Балине. Мы поселились в двух шагах от Гарвардского университета, в прелестном старом домике у Дэвисонов. Во дворе перед домом цвела магнолия. Наши хозяева и их гости обсуждали литературные, издательские дела, говорили о писателях, обменивались новостями: у кого книги хорошо расходятся, кто удостоен литературной премии, у кого сменился издатель, кто из знакомых расстался с женой. Это была совсем иная среда общения, без нее мы тоже не могли существовать, но как далека она, оказывается, от нашей жизни в Балине!

Но не прошло и месяца, как мы снова, соскучившись, отправлялись обратно — на сей раз уже не на борту «Боско», он простоял в Глостере всего двое суток. Из Бостона мы вылетели на самолете «Эр Канада Вайкаунт» в Галифакс, столицу Новой Шотландии. А через несколько часов другим самолетом перелетели в Сидни, город той же провинции. Затем пятнадцать миль проехали на такси в Порт-Сидни. Там мы прождали несколько часов отправления ночного парома, который должен был перевезти нас на Ньюфаундленд, в Порт-о-Баск. И когда в субботу утром мы вышли на холодный, несмотря на май, берег, зелени там не оказалось и в помине, озерца были подернуты льдом, и нам пришлось еще целые сутки ждать ходившего раз в неделю пароходика, который отвез нас назад, в голую бухту, где стоял наш дом.

К нашему возвращению стихийная забастовка, вспыхнувшая в ближайшем от нас поселке на острове Джерси, сошла на нет. Все кончилось так, как и предсказывал Оби Кендэл: испугавшись, что завод закроют, почти все забастовщики поспешили вернуться на рабочие места.

В тот год в Америке на Великих Озерах работало как никогда много молодежи из Балины и с острова Джерси. Весной все вернулись, и уж тут нашлось что порассказать, о чем порасспросить. Отчего на Ньюфаундленде заработки гораздо ниже, чем в Онтарио? Почему бы рабочим заводов и рыбакам не объединиться, чтобы найти выход из такого возмутительного положения? Ответы еще не вызрели, но вопросы все продолжали возникать.

Тем временем в Оттаве пришел к власти новый кабинет. В результате выборов 1963 года либералы одержали победу над консерваторами, и премьер-министром стал Лестер Пирсон. И хоть давно обещанного телевидения в Балине не появилось, до нас дошло другое чудо технического прогресса.

— Телефоны будут, — важно объявил Эзра Роуз, выкладывая на наш кухонный столик дар из своего утреннего улова — здоровенную треску. — Точь-в-точь как в городах на материке. Приставишь к уху — и говори с кем хочешь из соседей. Что нам, понимаешь, Порт-о-Баск, мы теперь сами с усами! На почте бумажка висит. Кто хочет телефон, записывайся.

— А вы-то сами? — спросила я.

— Мне он на что? Захочет кто ко мне, сам придет, на кухне посидим, поболтаем. Да и старуха моя телефона боится. Так, говорит, и жди от него дурных вестей.

— Я ее понимаю… Сами никак не решимся.

— Весть придет, двух других жди, — с убежденностью наставлял Эзра, — а из тех двух одна непременно дурная. Вон на прошлой неделе соседке сказали, дескать, брат ее едет домой из бостонских штатов. И тут же следом новая весть: старшая дочка ее сестры парнишку родила. А за ними третья — брат, мол, у нее преставился. Вот я и говорю: заведешь телефон — дурных вестей не оберешься. Вполне я без него обойдусь.

До сих пор единственной непосредственной связью с миром, доступной ежедневно до шести вечера, кроме воскресенья, был телеграф. В конце недели я, задержавшись возле почтового отделения, прочла объявление Государственной Канадской корпорации «Телеграф и телефон», вносившее перемены в здешний накатанный образ жизни. Вначале намечалось телефонизировать Балину, а затем обеспечить ее ультракоротковолновой связью со всеми провинциями Канады, а возможно, и с другими странами.

И хотя ежемесячная плата устанавливалась небольшая, всего три доллара пятьдесят центов, все же записываться на эту новинку люди не спешили. К объявлению был подколот чистый бланк, чтобы желающие могли вписать свои фамилии. Записалось пока только пятеро — Фримэн Дрейк, доктор Биллингс, местный полицейский участок, начальник пристани Доллимаунт и самые зажиточные торговцы, братья Хэнн.

Мы же с Фарли польстились на эту деревушку именно потому, что здесь можно жить без шума, без телефонных звонков. Хотя, понятно, с телефоном намного удобней. Отыскать кого-нибудь из ребят, чтобы передать записку днем, в школьные часы, или с наступлением темноты было почти немыслимо. При наличии телефона, если потребуется связаться с другим городом, не нужно сочинять длинные телеграммы, отрывая от работы драгоценные минуты. Да и редакторскую правку в корректуре не очень-то удобно согласовывать посредством телеграфа.

Против старой привычки трудно устоять. Чуть не месяц проведя в сомнениях, мы все-таки сдались — поставили свою фамилию в списке. Когда список желающих составил необходимый минимум, на пароходе в Балину прибыла бригада монтеров. Сперва они разузнавали у местных, как куда пройти, потом лезли на самый верх хлипких телеграфных столбов и натягивали провода. Из Гарднера, откуда они прибыли, пути до нас было двое суток — сначала поездом, потом пароходом. В нашу глухомань мастера отправились, как на каторгу.

— А тут кто-нибудь останется, чтоб ремонтировать и устанавливать у нас аппараты? — спросила я угрюмого парня, явившегося к нам ставить телефон.