— Бедная Айрис, она, наверное, очень переживает, — вздохнула я. — Переживает свой отъезд, — добавила я, надеясь услышать еще какие-то подробности.

— Еще бы! Конечно. И все это из-за того, что случилось в последние дни.

— А что случилось?

— Она пыталась отравиться.

— Отравиться? — тихо, почти неслышно выдохнула я.

— Одним словом, поступок, достойный мелодрамы, — продолжала Джейн. — Это еще одна причина, почему ей нельзя больше оставаться здесь. Роджер был вынужден сообщить о случившемся в министерство здравоохранения. У него не было другого выбора.

— О ее попытке отравиться?

— И об этом, конечно. И о ее… пылкой страсти к Виктору. Еще месяц назад Фримэн решился обсудить ситуацию с Роджером. Для него Виктор как работник представляет большую ценность. Хорошие управляющие на дороге не валяются. Если мужчинам в его возрасте кажется, что у них любовь, это вовсе не значит, что так оно и есть. Надо же было что-то предпринять. За Айрис беспокоиться нечего — на медсестер спрос огромный. Ей даже лучше устроиться работать в крупную больницу, где штат больше.

— Но она ведь такая работящая… Все эти годы…

— Да, она отличная медсестра и сможет найти себе работу в любом другом месте. Ей еще крупно повезло, что Роджер вовремя ее откачал. Еще бы часок-другой — и…

Из этого дома надо срочно уходить. Я залпом допила рюмку, встала и сказала, что пора домой, ветер усиливается.

Весь путь до дома я только и думала что о печальной судьбе Айрис и Виктора. Если они любили друг друга, сколько людей знало об этом? Знала ли Глиннис? Вероятно, нет, она мало с кем общается. И Виктор, и Глиннис, и Айрис — каждый из них по-своему одинок.

Невозможно было поверить, что Айрис хотела умереть. В ней всегда было столько жизненной энергии! Как нелегко ей будет начать новую жизнь вдали от полюбившихся мест.

Через неделю Айрис выписали из больницы, и она перебралась в свою квартирку, предназначенную для персонала. Снова начала работать медсестрой, но только временно, пока министерство здравоохранения не подыщет ей замену. Айрис уведомили, что она освобождается от работы по причине ее «стресса», явившегося результатом десятилетней работы в глуши. Однако ей пообещали, что будут ее всячески рекомендовать в одну из больниц Сент-Джонса. Но Айрис не выносила этот город: именно оттуда приезжали самодовольные девицы-медсестры, которые если и задерживались в Балине, то лишь недели на две, не больше. Меньше всего на свете она хотела бы работать рядом с такими в городе.

В первые дни после больницы Айрис безучастно глядела в окно, но мало-помалу ее настроение как будто улучшилось. Поскольку приближалось рождество, она решила докончить четыре свитера, которые вязала для четырех дочурок семейства Дрейков. Рисунок был один, только цвета разные. С возвращением Фримэна, Барбары и их свиты Айрис снова зачастила к Дрейкам. Она с нетерпением ждала приезда этого шумного семейства с детьми, с собаками и сборищами по вечерам.

Барбара, как и все, погруженная в предпраздничную суету, могла препоручить верной Айрис массу дел, скажем заботу о трехмесячном щенке, которого до поры спрятали на складе рядом с заводским причалом. Собачонка эта, английский сеттер, предназначалась Фримэну в качестве рождественского подарка в пару к его псу-медалисту по кличке Хантер. Айрис любила собак не меньше, чем детей, и ей было совсем не в тягость прогуливать щенка по вечерам. Ей было даже полезно побродить одной. Собаке она присвоила временную кличку Куини и носилась с ней, как с ребенком. Несколько раз она заходила к нам с Куини, которая шаловливо тянула поводок. Айрис рассказывала о себе, а Куини дремала возле печки.

Однажды Айрис сказала нам, что возвращается в Шотландию, мать стареет, нуждается в помощи. В другой раз — что она собирается отправиться работать среди эскимосов. Она старалась не упоминать Виктора Мосса и, только если говорили о друзьях, произносила в общей массе имена Виктора и Глиннис. Она льнула к друзьям с настойчивостью человека, которому необходимо самоутвердиться. Возможно, так оно и было. Несколько раз Айрис упоминала, что благодарные пациенты собираются обратиться с просьбой в министерство, чтоб ее восстановили на прежнем месте.

Преподобный Мэттью Уэй все пытался убедить Айрис, что в Сент-Джонсе ее ждет интересная жизнь: во-первых, там незамужние женщины (он не сказал одинокие) могут найти любую работу, во-вторых, там есть клубы для желающих и спортом заниматься, и развлечься. И еще есть вечерние курсы при Мемориальном университете, где можно изучать любой предмет, какой только пожелаешь. Но все это было слабым утешением для Айрис, она не могла свыкнуться с мыслью об отъезде.

За несколько дней до рождества мы с Фарли оторвались от пишущей машинки и от чертежной доски. Хоть мы и не закончили работу, но как же продолжать затворничество в такие компанейские дни. Мы отдыхали, это было приятно. Пару раз я пекла: то фруктовый пирог, то печенье, а пока Фарли вместе с Дутом Макэкерном ходили в лес за рождественской елкой. Вокруг росли тысячи елей, и все же нелегко было найти среди них стройное деревцо, на котором с той стороны, откуда ветер, не было бы сломанных веток.

Каждый год в канун рождества Фримэн Дрейк посылал в контору рыбозавода ящик спиртного. К тому времени все сейнеры уже стояли на якоре у пристани и завод прекращал работу. Когда рабочие и работницы приходили за последним в году жалованьем, их зазывали в маленький домик заводоуправления, там среди конторских шкафов и пишущих машинок их и угощали «рюмочкой к рождеству». Женщины редко отваживались принимать участие в столь будничном праздновании, но мужчины в большинстве случаев с удовольствием опрокидывали свою рюмочку в присутствии заводского начальства. Обязанности бармена исполнял Виктор Мосс, он аккуратно разливал ром, следил, чтобы никто не «причащался» больше двух раз. Фримэн Дрейк и Барбара в это время пожимали руки каждому рабочему или работнице, желали счастливого рождества.

— Необходимо для поднятия духа, — так оценивал Фримэн эту процедуру. — Рабочие должны знать, что их уважают.

Оби Кендэл не остался на «рождественскую рюмочку». Забрал жалованье и вместе с Эффи отправился по магазинам покупать подарки. И только когда он стал расплачиваться, обнаружил в конверте с деньгами записку: «С 24 декабря Вы больше не работаете в фирме „Мороженая рыба Балины“».

Он не показал записку Эффи ни тогда, ни после. Однако смекнул, что подарки следует покупать подешевле. Он стиснул зубы в порыве бессильной ярости. Что теперь делать? Вернуться на Великие Озера, жить вне дома по восемь месяцев в году? Может, переехать всей семьей в Онтарио, там есть работа? Но что скажет на это Эффи? Она очень робеет в присутствии чужих, ей наверняка будет одиноко в этих больших городах. Эффи не такая, как те женщины, на материке, которые ходят на работу, а когда возвращаются домой, кормят мужа магазинной колбасой и хлебом. И как в таком городе растить детей — станут топтаться, как куры на пятачке, не помня ни предков, ни своей родни, не зная даже, как зовут соседей.

И Оби решил, что никуда не поедет. Несколько месяцев сможет протянуть на пособие. Зато появится свободное время, много времени, чтобы поговорить с людьми, убедить их, что нечего им за этот рыбозавод держаться, как большинство местных. Еще целая зима впереди.

В последние светлые минуты наступающих декабрьских сумерек Оби обвил рукой Эффи, и, согнувшись под ветром, они зашагали к дому.

В январе, в ту пору, когда прямо с берега можно было видеть китов, прудик, что между школой и церковью, замерз и стал гладким как зеркало. Айрис часто ходила на пруд то с одной, то с другой из младших девочек Дрейков, они, как и большинство детей в поселке в ту зиму, учились кататься на коньках. Мы махали друг другу, когда я шла на свой урок, нагруженная всевозможными моделями для рисования: поплавками рыбацких сетей, бутылками из-под вина «кьянти», керамическими плошками.