Неожиданно его размышления были прерваны: скрипнула дверь — это вернулся Петриченко. Некоторое время он что-то разыскивал в темноте, то и дело натыкаясь на какие-то предметы, что-то ронял, чем-то гремел и чертыхался при этом. Наконец ему удалось зажечь керосиновую лампу, которая осветила крохотный уголок мансарды. Заметив, что Колесник лежит с открытыми глазами, спросил:

— Как отдыхалось?

— Спасибо, хорошо!

— Скоро придут ребята, — объявил Петриченко. — Правда, не все. Все соберемся потом, особо. Жаль, конечно, что вы и отдохнуть-то как следует не успели, но очень уж хочется скорее поговорить… Заждались мы вас… С осени ждем. А тут и зима наступила, а вас все нет и нет. Думали, не случилось ли что?

В прошлом Петриченко кадровый командир. Во время военных маневров повредил себе позвоночник и по состоянию здоровья был уволен из армии, работал председателем колхоза на Киевщине, показал себя способным организатором. Перед приходом немцев в его родное село успел сделать все: и скот эвакуировать, и мастерские демонтировать, вот только сам уйти не успел. Он попал в лагерь военнопленных. Однако неволя не сломила этого человека. В подполье Петриченко умело направлял диверсионную работу в шахтах, а когда задумали организовать партизанский отряд, одним из первых добровольцев ушел под колючую проволоку…

— Мы тоже за тебя переживали, — после некоторого молчания заговорил Колесник. — Все беспокоились, добрался ли ты до места или нет? На что Никифоров — человек на редкость уравновешенный, и то последнее время начал проявлять беспокойство.

— Без документов первое время было нелегко, — признался Петриченко. — Но потом я все же приобрел их. Правда, не очень надежные, но достал. Очень уж беспокоила меня партизанская база. Как, думаю, там дела у земляка? Это, видимо, и помогло мне пробраться через все кордоны. А Загороднев оказался молодцом: сам обосновался прочно и многих парней пристроил…

— Где он сейчас?

— На соседнем хуторе, скоро придет.

— Насчет задержки ты прав, — сказал Колесник. — Бежать я должен был еще в октябре. И французы пообещали мне помочь с документами… Но именно в этом месяце началась забастовка шахтеров Острикура. Вскоре ее поддержали углекопы всего севера Франции. Начались аресты. В числе арестованных оказались и те, кто изготовлял документы. Французы, правда, предупредили нас, что подбираются новые специалисты, просили подождать. Но сколько ждать — никто не знал. И это нас угнетало…

Внизу послышался какой-то шум. Петриченко быстро спустился с чердака посмотреть, что там произошло. А Александр продолжал вспоминать…

В один из вечеров Никифоров шепнул ему: «Завтра иду в город. Возможно, удастся выяснить что-нибудь насчет документов…»

Никифоров работал в ревире {4} санитаром. Врач-француз О'Пети выхлопотал ему пропуск за колючую проволоку. Утром у Никифорова нашелся предлог пойти в город по делам ревира. А это значило, что, возможно, ему удастся побывать на конспиративной квартире, выяснить насчет документов…

Весь день Колесник думал о том, что к их приходу из шахты Никифоров, вероятно, уже вернется из города, принесет свежие новости, скажет: «Все в порядке. Можете уходить», или еще проще: «Вам повезло, документы готовы». Но смена тянулась и тянулась, казалось, ей не будет конца, а встреча все откладывалась и откладывалась. А когда рабочий день уже был на исходе и они собрались уходить, в лаве вдруг появился штайгер Мюллер, позыркал вокруг злыми глазами, поводил носом, словно принюхиваясь к чему-то подозрительному, лицо его налилось кровью, он стал кричать, что они плохо работали, обозвал их «русскими свиньями», объявил, что из шахты они не выйдут до тех пор, пока не выполнят норму, и их вновь задержали в подземелье еще на несколько часов.

В лагерь их пригнали, уже когда начали спускаться сумерки. По плацу прогуливалось несколько «остовцев». Среди них Колесник увидел и Никифорова. Однако сразу к нему не подошел. Заглянул в барак, потолкался некоторое время здесь, только тогда незаметно нырнул в дверь, вроде бы случайно оказался рядом с Никифоровым.

Как ни умело маскирует этот человек свои чувства, на этот раз выражение лица и глаз, излучающих свет радости, выдавали его с головой. Колесник сразу подумал о том, что, вероятно, готовы документы, и тоже заволновался. Однако, пройдясь вокруг настороженным взглядом, Никифоров заговорил совсем о другом:

— Для руководства боевыми делами советских людей, оказавшимися вдали от Родины, Компартия Франции создала Центральный Комитет советских военнопленных…

Сказав это, он сделал паузу, вновь бросил настороженный взгляд вокруг. В первую минуту Колесник оторопел, не поверил и охрипшим от волнения голосом переспросил:

— Комитет, говоришь?

— Да, — подтвердил санитар. — Из Парижа приехал один из его членов, чтобы провести совещание представителей подпольных групп лагерей, расположенных в окрестностях Острикура. На совещании должен быть и ты…

— Вот как, — усмехнулся Колесник, — даже должен! Возможно, ты и пригласительный билет мне принес?

— Пока нет, не принес, — ответил Никифоров серьезно, — но что-нибудь придумаем…

Новость Колесника ошеломила. Он знал, что таких лагерей, как их, в которых содержатся «остовцы», на севере Франции десятки. За последние полтора года немцы нагнали в них немало русских людей для работы в шахтах и на военных предприятиях. Но трудиться на врага они не хотят, при первой возможности бегут из лагерей, многие вливаются в ряды Сопротивления. Для руководства ими и создан специальный Комитет. А это значит, что их участию в антифашистской борьбе Компартия Франции придает большое значение. «Следовательно, — размышлял Колесник, — надо как можно скорее выбираться из-за колючей проволоки и браться за оружие». Однако, когда он сказал Никифорову, что хочет, как и Петриченко, уйти без документов, тот нахмурился, недовольно посмотрев на него, буркнул:

— Ты руководитель, ты и решай! Но если хочешь знать мое мнение, то делать это я тебе не советую. Да и подполье, ты знаешь, будет против! Ты здесь больше нужен.

Некоторое время Никифоров о чем-то сосредоточенно думал.

— А не советую тебе потому, — помолчав, заговорил он, — что нами здесь уже сделано немало по организации будущего партизанского отряда. Сейчас на базе собралось порядочно парней. Но ты сам прекрасно понимаешь: без документов они долго не протянут. И если Петриченко не дошел до места, его схватили, что вполне возможно, то организация отряда, судьба этих парней всецело зависит от тебя и только от тебя… Так что рисковать ты просто не имеешь права… — Сказав это, он вдруг забеспокоился: — Ну, мне пора, а то я торчу здесь порядочно и в ревире меня, наверное, уже хватились.

И тут же исчез.

«А он, конечно, прав», — подумал Колесник. Но едва он вернулся в барак, как в дверях показался встревоженный Голованюк. Озабоченно прошелся мимо, словно бы разыскивая кого-то, повернулся назад, незаметно сделал знак Колеснику и зашагал к двери…

Вообще-то Голованюк не должен был делать этого. С тех пор, как он стал работать в канцелярии, ему категорически запрещалось вот так, почти открыто, встречаться с кем-нибудь из членов подполья. Но, видимо, на этот раз было что-то очень срочное…

В уборной он торопливо зашептал:

— «Фон» что-то уж очень интересуется тобой… Сегодня несколько раз упоминал твою фамилию. Дело, по-моему, очень серьезное, и арест может произойти в любую минуту…

«Фон» — это заместитель коменданта лагеря, полковник царской армии Косарев. Свое прозвище он получил за то, что перед своей фамилией требовал непременно произносить приставку «фон», означающую, что он немецкий дворянин. Подполье знало: кроме своей основной работы, Косарев выполнял еще и обязанности осведомителя гестапо. Не случайно его побаивался даже сам комендант. «Если Голованюк говорит, что интерес Косарева ко мне не случаен, — продолжал размышлять Колесник, — значит, так оно и есть. Ни с того ни с сего этот парень не запаникует». С Голованюком Колесник познакомился еще на Винничине. Голованюк в совершенстве знал немецкий и французский, и «фон» взял его своим переводчиком, конечно не подозревая, что Голованюк — активный подпольщик. Пользуясь своим положением, он нередко предупреждал товарищей об опасности. Однажды сумел даже установить, что гестапо заслало в лагерь провокатора, которого они раскрыли и, конечно, обезвредили. Не сомневался Колесник, что и на этот раз он поднял тревогу не напрасно, немедленно рассказал об этом Никифорову. Тот сразу забеспокоился: