В первые годы Коровину казалось, что его пребывание на чужбине — дело временное. Он еще чего-то ждал, на что-то надеялся. Но время бежало неумолимо. Росли сыновья, которым он с тоской и болью рассказывал о своей родине, о соплеменниках и не заметил, как они возмужали, стали поговаривать о том, чтобы вернуться на родину предков, но грянула война. Сражаясь в рядах участников Сопротивления, погибли два его старших сына. Только тогда он понял, что жизнь прожита, прожита бестолково. На родину он уже никогда не вернется, да его там уже никто и не ждет — родные все вымерли, сам он стал стар и никому не нужен, а сыновья, мечтавшие об этой поездке, лежат во французской земле. И он уже не в состоянии покинуть ее потому, что часть сердца все равно останется здесь, во Франции. Вот и привез с собой младшего сына, пусть хоть он увидит своих соплеменников.

Сидя в кругу партизан, Коровин с такой тоской и болью говорил о пережитом, что невольно сжималось сердце. К этому времени партизаны уже немало наслышались о русских эмигрантах, проживающих во Франции. Их тут насчитывается десятки тысяч {28}. Уже задолго до второй мировой войны они не были едиными в отношении к Советской России. Еще в конце тридцатых годов некоторые из них вступили в «Союз возвращения на Родину», а в гражданскую войну в Испании часть русских эмигрантов сражалась на стороне революции в интернациональных бригадах.

Когда Германия напала на Советский Союз, размежевание между русскими эмигрантами произошло еще резче. Некоторые из них, ослепленные ненавистью к большевикам, с приходом немцев во Францию принялись сотрудничать с оккупантами. Другие, наоборот, начали собирать средства в Фонд Красной Армии, помогать материально франтирерам, сами пошли в партизанские отряды. Эта часть эмигрантов создала антифашистскую организацию «Союз русских патриотов», стала выпускать газету, в которой печатались сводки Совинформбюро. Из них вышло немало героев французского Сопротивления. Двух из них Рябов узнал совсем недавно, во время своей очередной поездки в Париж.

…Один из вечеров у него оказался свободным, и он решил навестить Алешу Зозулю, а заодно отблагодарить его приемных родителей за все то хорошее, что они сделали для парня, а также для тех, кто в свое время бежал из лагеря Либеркур в партизаны. К сожалению, Зозули дома не оказалось. Он работал санитаром, разъезжал по стране, собирая больных советских военнопленных на сборный пункт Борегар для отправки их на Родину. Зато у Рябова появилась возможность хорошо узнать Владимира Карловича и Наталью Васильевну Модрах.

Оказывается, их частые поездки в лагерь Либеркур в годы немецкой, оккупации, помощь «остовцам» продуктами и вещами была лишь частью их патриотических дел. Супруги Модрах были также активными участниками французского Сопротивления. Владимир Карлович аккуратно выполнял задания парижского подполья. Как только Зозуля научился ходить на протезе, помог ему стать связным между русскими и французскими партизанскими отрядами, действующими под Парижем в Венсенском и Булонском лесах. В велосипедной раме Алеша возил почту, проявил мужество. Впоследствии ратный подвиг его был отмечен медалью «За освобождение Парижа». Кроме Зозули, супруги Модрах укрывали в своей квартире в Париже майора Никифорова и красноармейца Коряковцева {29}.

Накануне Рябов был в командировке. В Энен-Льетар вернулся под вечер. Как только поезд остановился на станции и он вышел из вагона, тут же увидел на перроне Петриченко. Размахивая руками, тот спешил ему навстречу.

— Идем быстрее, — сказал Петриченко, запыхавшись, — через сорок минут начнется митинг-встреча!

— Что за митинг? — не понял Рябов.

— В Энен-Льетар приехал Морис Торез. И наши уже ушли на встречу с ним!

С восемнадцатого мая сорок третьего по двадцать седьмое ноября сорок четвертого года Морис Торез жил в СССР, часто выступал по Московскому радио. Вернувшись во Францию, он тут же приехал в Энен-Льетар. И неудивительно. Неподалеку от этого города, в поселке Нуай-ель-Горо, Морис родился. В четвертой шахте кампании «Дурж» работал его дед Клеман Бодри. Тут начинал свою трудовую биографию и он сам. В период немецкой оккупации в Энен-Льетаре укрывались его мать и сестра…

К их приходу большой городской зал выставки уже был забит народом. Едва они протиснулись вперед, как начался митинг. На трибуну поднялся Морис Торез.

Рябову прежде всего бросились в глаза крупные черты лица оратора, рыжеватые волосы, большие руки — руки рабочего. Но вот он заговорил. И сразу же приковал к себе внимание собравшихся. Торез призывал слушателей объединить свои усилия для завоевания победы. Бороться за демократию, свободу, независимость Франции, залечивать раны, нанесенные войной. Боевым лозунгом компартии на этот период времени стало: «Единство в бою и труде!»

Хотя осенью сорок четвертого года Красная Армия вступила в Восточную Пруссию, а союзники подошли к линии Зигфрида, Германия еще сопротивлялась. В ней, как грибы в осеннюю пору, то и дело вырастали планы «спасения тысячелетнего рейха», ее главари еще надеялись на «неожиданный поворот» фортуны войны.

В октябре в гитлеровской газете «Фолькишер беобахтер» неожиданно появилась статья за подписью Гитлера, в которой он вещал: «В начале ноября 1944 года союзники потерпят свое величайшее поражение… Наше новое оружие немедленно повергнет Англию в хаос. Она погибнет даже без особого напряжения со стороны Германии. В апреле 1945 года весь военный потенциал рейха можно направить на Восток. За пятнадцать месяцев Россия будет повержена…» {32}

Эта статья не осталась незамеченной. Она вызвала много толков и среди партизан. На что еще надеются главари рейха? Неужели и в самом деле у них есть силы, способные повернуть ход войны, или это просто-напросто очередной пропагандистский трюк?

Внимательно следили за событиями — читали о поездке де Голля в Москву, где 10 декабря был подписан франко-советский договор о взаимной помощи. Во время этих переговоров де Голль признал, что, в сущности, причиной несчастий, постигших Францию, было то, что Франция была не с Россией, не имела с ней согласия, не имела эффективного договора» {33}. Немцы напомнили о себе вновь.

Шестнадцатого декабря в пять пятнадцать утра шестая танковая армия СС неожиданно перешла в наступление в Арденнах, в районе Монжуа. После непродолжительных боев она вышла на рубеж Монжуа — Труа — Пон. А следом за ней начала наступление и пятая танковая армия.

На страницах печати Лондона и Вашингтона замелькал никому не ведомый дотоле маленький люксембургский городок Бастонь, окруженный с трех сторон противником. А там весь мир узнал и о другом провинциальном городке — Сен-Вит, стоявшем на перекрестке дорог. На подступах к нему завязались упорные, кровопролитные бои, во время которых было взято в плен около семи тысяч американцев. Большинство из них немцы тут же расстреляли.

Внезапность наступления, а еще в большей степени, бездействие английской и американской разведок привели к тому, что появление немцев на переднем крае обороны было для союзников буквально как снег на голову. Началась паника, умело раздуваемая немецкими диверсантами, которых американцы окрестили коротким словом «ченг». Повсюду можно было встретить дезертиров. Тем и другим русские партизаны и были обязаны появлением у них гостей.