— Какие еще там немцы? — недовольно отозвался Емельянов.

— Целая колонна! — снова крикнул наблюдатель. Офицер молниеносно вскочил на ноги, пробежал к машине. Стояла она в выемке, хорошо замаскированная. Оборонявшиеся ничем себя не выдавали. Емельянов еще раньше предупредил подчиненных: огонь открывать после его первого выстрела. Гитлеровцы, очевидно, не рассчитывали встретить здесь русских. Вражеская колонна — чудом вырвавшаяся из окруженного города часть фашистского гарнизона — двигалась открыто, ничего не опасаясь. Впереди шел танк, за ним — легковая машина.

— Спрятался за броню танка, гад! — сквозь зубы процедил Емельянов. Он решил, что в легковой машине наверняка едет начальник колонны. И потому скомандовал:

— Осколочным! По легковой машине! Огонь! — хотя в тот момент опаснее была другая цель — вражеский танк.

Самоходка стояла несколько в стороне, и наводчику орудия были хорошо видны фашистская автомашина и танк, он навел орудие в цель, нажал на спуск. Расстояние до автомобиля было совсем небольшое, грохот выстрела и разрыв снаряда прозвучали почти одновременно. Легковую машину подняло на воздух.

— Молодец, Филатов! — ликовал комбат. — Теперь бронебойным, по танку! Огонь! — Это был его последний боевой приказ.

Вражеский танк от неожиданности резко затормозил, но САУ комбата-2 он уже успел обнаружить и орудие свое повернул в ее сторону. Емельяновцы видели это. Несколько стволов наших самоходок тут же нацелились на танк. «Опередить!» — эта мысль объединяла сейчас всех. Еще секунда, другая… Танк выстрелил первым. Но по нему тотчас же ударили бронебойные снаряды самоходок, и он запылал.

На минуту замерли пушки. В оцепенении солдаты смотрели на вспыхнувшую самоходку своего комбата. Ярость овладела людьми.

Самоходки вышли из укрытий и тараном пошли на гитлеровскую колонну. Поднялась в атаку пехота. Самоходки других батарей огненным кольцом охватили группировку противника. В колонне поднялась паника. Кое-где гитлеровцы пытались повернуть орудия в сторону атакующих советских солдат, но, сраженные автоматными очередями, валились на землю. Многие не успели даже выскочить из кузовов машин и оставались стоять с поднятыми руками. Бой был яростным и коротким.

Когда выстрелы утихли, я бросился к пылающей самоходке Емельянова и увидел на разостланной палатке под деревом бездыханное тело Ивана Максимовича: осколок снаряда пробил грудь. Пораженный случившимся, я не знал, что делать, что сказать, снял фуражку и молча смотрел на бледное лицо дорогого всем нам человека, замечательного советского офицера. Застывшая в уголках его губ неловкая улыбка как бы говорила: «Ради победы я отдал все, что мог. Если что не так — простите».

В этом коротком бою погиб и наводчик орудия сержант Филатов. Его вытянули из самоходки и положили рядом с комбатом.

…А вокруг бушевал май! Радиоволны разносили по земле радостные вести, победные марши. И слушали их бойцы, прильнув к наушникам походных раций. С быстротой молнии летела весть о победе через леса и реки, через мрачные улицы городов и сел поверженной Германии. И уже знали о ней, о победе, сотни тысяч, миллионы советских солдат, находившихся далеко-далеко от родной земли.

Но как тяжело было переживать в эти последние дни войны гибель боевых друзей, казавшуюся особенно трагической за несколько шагов до победы!

К концу дня 2 мая по радио передали сообщение о падении Берлина. Москва салютовала доблестным войскам 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов двадцатью четырьмя артиллерийскими залпами из трехсот двадцати четырех орудий. С этой вестью утром 3 мая я поспешил в батареи. За ночь они ушли далеко вперед. С ними были Пузанов и Шамонов. КП полка от передовых подразделений отделял большой лес. Он стал помехой, и связь с батареями на время прервалась. Где они располагались, не мог сказать и Колобов. Командир начертил на моей карте маршрут, по которому ушли батареи, отметил предполагаемое место их нахождения.

— Возможно, встретитесь с союзниками, — предупредил он. — Возьмите с собой ракетницы и красные ракеты.

Мне была известна директива, в которой сообщалось о том, как действовать при встрече с союзниками. Знал я и опознавательные знаки, о них мы говорили всем солдатам.

Все приготовив, я взял с собой свежую почту, сел на броневичок и уехал лесной дорогой. За мной на автомашине с кухней следовал повар Сидоров. По обе стороны от дороги сплошной стеной стоял лес. Броневичок («бобик» — как его окрестили солдаты за небольшие размеры и хорошую маневренность) бежал резво и, действительно, как собачонка, подпрыгивал даже на небольших кочках и выемках. За рулем сидел опытный водитель рядовой Виктор Никонов. Я же стоял, по пояс высунувшись из люка башни, и на всякий случай держал пулемет наготове. Время от времени оглядывался на машину с кухней, которая неотступно следовала за нами, и тогда видел сосредоточенные лица водителя этой машины Михайлова и Сидорова. Последний, не выпуская из рук карабин, воинственно восседал рядом с шофером в кабине.

Впереди показался поворот. Глянув на карту, я определил: за ним, у опушки леса, должна быть деревня. Возле поворота на карте был топографический знак — отдельный дом. Оторвавшись от карты и подняв голову, я заметил фигуры людей в темно-зеленых мундирах, сновавших взад-вперед как раз у поворота. Решил: немцы! Тотчас крикнул об этом Никонову. Он остановил «бобик». Что делать? Развернуться обратно невозможно: справа и слева глубокие придорожные канавы. Тогда Никонов начал сдавать машину задним ходом под покров леса.

Приготовив пулемет к стрельбе, я оглянулся: Сидоров выскочил из кабины, залег в канаве и выставил карабин. Автомашина с кухней тоже медленно пятилась. А те, кого мы приняли за гитлеровцев, не обращали на нас ни малейшего внимания.

— Сидоров! — крикнул я повару. — Без моей команды не стреляй!

На повороте дороги появились люди в костюмах салатозого цвета. С минуту постояли, посмотрели в нашу сторону. «Наверное, союзники!» — обрадованно подумал я и, вынув ракетницу, выпустил серию красных ракет. В ответ взметнулась серия зеленых. У меня вырвался вздох облегчения. Точно: союзники! Но мы продолжали оставаться на месте. От группы неизвестных отделились трое и побежали в нашу сторону. Вот уже видны их знаки различия: офицерские. На лицах — улыбки.

Офицеры американской армии подошли к броневичку и протянули мне руки. Наклонившись через край люка, я ответил представителям союзной армии крепким рукопожатием. Их языка, к сожалению, я не знал, но доброжелательный тон ощутил без труда. Судя по знакам различия, передо мной были два капитана и майор. Офицеры протягивали мне какие-то сувениры. Я в свою очередь также стал рыться в сумке, карманах. Нашел звездочку от головного убора, пуговицы от шинели, деньги и все это протянул союзникам. Затем попытался выяснить, не известно ли им что-либо о советских самоходках. Оказалось, что они видели наши САУ и могут указать направление их движения. Американцы заметили стоящего в стороне бравого рослого Сидорова. Они с любопытством рассматривали его, затем подошли и уважительно пожали ему руку. Взаимные приветствия и радостные восклицания продолжались еще некоторое время. Чувствовалось, эта неожиданная встреча одинаково взволновала обе стороны. Но надо было ехать, и я велел Сидорову трогаться вслед за мной. Затем дал команду Никонову и взял под козырек. Союзники ответили тем же. Наш «бобик» тронулся с места и, весело подпрыгивая, покатил дальше.

«Почему они оказались здесь? — задавал я себе вопрос, хотя и рад был увидеть представителей союзной армии. — Ведь нам говорили, что рубеж встречи намечен на Эльбе. Вроде была такая договоренность с союзниками».

Миновав поворот, я увидел колонну американских автомашин. Пленные немцы переносили на носилках из дома к машинам раненых. «Эвакуируют немецкий госпиталь, — догадался я. — А зачем?»

Оставив лес позади, мы въехали в деревню. Заметив возле одного из домов самоходку, я приказал Никонову остановить «бобик», а сам поспешил к САУ. Возле нее копошился мальчик лет десяти. На вопрос: «Что ты здесь делаешь?» — он, к моему удивлению, ответил по-русски: