Емельянов вышел на улицу, проверил расположение батареи, охрану машин, сообщил командиру стрелкового батальона, где остановился. Когда вернулся в дом, там уже было тихо — намаявшиеся бойцы спали. В спальне стояли две большие кровати, но никто из бойцов не рискнул на них лечь. Двое из его экипажа примостились на полу. Емельянов обошел кровати, переступая через спящих, потрогал постель: перина, пуховые одеяла. В комнате было холодно, но желание поспать в мягкой постели после бессонных ночей и беспрерывных маршей вдруг уступило место неосознанному чувству брезгливости.

Емельянов переложил перину и одеяло с одной кровати на другую, не раздеваясь, прилег на голый матрац и мгновенно уснул. На рассвете его разбудил старший сержант Н. П. Кирдянов.

— Товарищ старший лейтенант, — скороговоркой шептал он. — Я ходил к сараю… Там плачет ребенок. Женщина его успокаивает…

— Может, хозяева этого дома? — предположил Емельянов. — Приведите их сюда. Скажите, что им ничего не угрожает.

Комбат понял, что уснуть уже не удастся. Он вышел в соседнюю комнату. Некоторые солдаты проснулись, копались в своих вещмешках, готовясь к походу. Дверь открылась, и старший сержант пропустил молодую женщину и двоих детей: девочку лет шести-семи и мальчика поменьше. Ребятишки испуганно жались к матери.

— Проходите, проходите! Не бойтесь, — пригласил Емельянов, с любопытством разглядывая немку. Но та, видимо, не поняла, что сказал ей советский офицер, и продолжала стоять у порога. То ли от страха, то ли от холода она заметно дрожала.

Емельянов рукой указал на комнату, потом на женщину и, подкрепляя слова жестами, спросил:

— Это ваш дом?

Женщина, видимо, поняв, кивнула головой:

— Майн хауз.

— Проходите же в свой дом! — улыбнулся Емельянов. Однако немка не трогалась с места.

Бойцы проснулись. Большинство поднялось на ноги и молча наблюдало за происходящим.

— До чего же запугал людей, проклятый Гитлер, — обронил кто-то сочувственно.

Услышав слово «Гитлер», немка поспешно выпалила: «Гитлер капут!» Ей никто не ответил. Солдаты уже не раз слышали этот возглас от пленных, прикрывавшихся им, как спасительным щитом.

— Придется каждым своим шагом убеждать немцев, что мы не такие, какими изображал нас колченогий Геббельс, пугая своих соотечественников, — по-своему резюмировал Емельянов.

Женщина видела, что в доме все осталось, как было, и что русские не собираются убивать ее. Наоборот — приглашают в дом как хозяйку. Несколько осмелев, она повторила: «Майн хауз…»

— Нужна ты нам со своим «хаузом», — в сердцах обронил один из бойцов. — Вот поспали и пойдем дальше, а ты оставайся.

Немка не поняла, что сказал солдат. Не догадалась о смысле сказанного и по его тону. Дети по-прежнему крепко держались за платье матери и, насупившись, смотрели испуганно и недоверчиво. Солдат, заговоривший первым, развязал вещмешок, вынул два куска сахару и протянул детям. Но те лишь теснее прижались к матери. Она улыбнулась, сказала им что-то ласковое. Дети решились, взяли сахар. Немка же вдруг заплакала. В этот момент послышалась команда: «Выходи на построение!» Бойцы стали выходить во двор. Солдат, угостивший детей сахаром, подумал немного, затем, махнув рукой, вновь развязал вещмешок, вынул банку консервов, кусок хлеба и положил все это на стол.

— Это вам, — сказал он и пошел к двери.

Его примеру последовали другие: принялись доставать из вещмешков кто кусок хлеба, кто сахар — на столе вскоре выросла горка продуктов. А женщина стояла и плакала. И не понять было: то ли от горя, которое причинил Гитлер миллионам таких же немецких женщин, то ли от радости, потому что увидела в советских солдатах людей с отзывчивым на чужую беду сердцем…

Войска вступали в опустевшие города и села. Население уходило на запад или пряталось в лесах. Но слух о том, что большевики мирных людей не трогают, распространился с быстротой молнии. Молва об этом перемахнула через линию фронта. И вот уже толпы жителей устремились обратно к домашним очагам. Чем ближе к Одеру, тем реже нам встречались пустовавшие дома. Однако хозяева все еще не осмеливались выходить на улицы, а осторожно, из-за штор, с любопытством и не растаявшим до конца недоверием разглядывали советских солдат…

Старшина Сытытов развернул только что полученную «Правду». Бросился в глаза крупно набранный заголовок: «Товарищ Эренбург упрощает». Игорь, как и другие солдаты, прошедшие через всю войну, читал многие статьи этого писателя. Они нравились ему простотой и доходчивостью, созвучностью с теми чувствами и мыслями, которыми жил на войне каждый советский воин. Сытытов припомнил разговор солдат на броне самоходки во время недавнего марша и сейчас с интересом начал читать статью.

«Тов. Эренбург уверяет читателя, — говорилось в ней, — что все немцы одинаковы и что все они в одинаковой мере будут отвечать за преступления гитлеровцев… Незачем говорить, что т. Эренбург не отражает в данном случае советского общественного мнения. Красная Армия, выполняя свою великую освободительную миссию, ведет бои за ликвидацию гитлеровской армии, гитлеровского государства, гитлеровского правительства, но никогда не ставила и не ставит своей целью истребить немецкий народ. Это было бы глупо и бессмысленно».[25]

Статья в «Правде» наводила на размышления. Надо было помочь солдатам до конца понять смысл нашей освободительной миссии на земле врага.

Мы говорили бойцам, что Красная Армия несет освобождение от фашизма и немецкому народу, который обретет возможность строить свою жизнь по-новому. Не может быть мира в Европе без новой Германии. Все честные немцы мучительно переживают позор, на который обрек их страну фашизм, и борются за возрождение своей родины. В Советском Союзе немецкие военнопленные создали организацию «Свободная Германия». Это наши союзники, они ведут борьбу с фашизмом. И саму Германию было бы ошибкой представлять сплошь заселенной закоренелыми фашистами. Многие немцы ждут нашего прихода, чтобы активно взяться за строительство нового государства без нацистов. Но есть немало и таких, которых одолевает страх перез возмездием за совершенные гитлеровцами злодеяния. Геббельс и тут постарался. Он вовсю ведет пропаганду, суть которой сводится к тому, чтобы доказать: вся немецкая нация связана одной веревочкой, и если Германия проиграет войну — всем висеть на одной перекладине.

Вы сами видели, разъясняли мы воинам, до чего запуганы немцы — от старика до младенца. Но ведь наш народ никогда не отождествлял немецкую нацию с Гитлером. Бесспорно, военные преступники получат по заслугам, как об этом говорится в московской Декларации союзников об ответственности гитлеровцев за совершенные зверства. Однако месть немецкому народу не входит в наши планы. Политика нашего государства мудра и дальновидна. А проводить ее в жизнь призваны не только дипломаты и генералы, но и все без исключения солдаты, сержанты и офицеры — каждым своим поступком. Мы вступили в пределы Германии. Победа близка. Но к подлинному миру советский солдат сделал только первый шаг.

С целью глубокого разъяснения поднятых «Правдой» вопросов в тылы полка выехал майор Пузанов.

Лавина наступавших советских войск катилась к Одеру.

Дорога… Волнующей картиной победного шествия открывалась она взору солдата-освободителя. Бесконечным потоком к линии фронта двигались танки, тягачи, самоходные орудия, автомашины с пушками, боеприпасами, горючим, людьми. Навстречу советским войскам по левой стороне дороги вереницей шли вызволенные из плена французы, англичане, американцы, русские, украинцы, белорусы, поляки….

Изможденные лица светились радостью обретенной свободы. Бывшие узники приветствовали советских воинов. У многих на груди, на рукавах нашиты самодельные знаки национальной принадлежности: красные — советские, бело-красные — польские, сине-бело-красные — французские…