Насколько бережно охраняли Царь и Царица репутацию Своих министров, доказывает, между прочим, и тот факт, что, будучи связаны с Распутиным только духовною связью, Их Величества никогда не вели никаких разговоров с ними о Распутине. Это была Их частная сфера, в которую Их Величества совершенно не считали возможным вводить лиц, связанных с Двором только официальными, служебными связями. Записки, какие Распутин писал министрам, касались, главным образом, вопросов мелкого чиновного обхода, перемещений, или повышений по службе, ускорения находящихся в производстве дел и пр. и были тем более безобидны, что Распутин, как доказано следствием, не пользовался ими с корыстными целями и за свое посредничество не брал денег, хорошо зная, что такое посредничество рождало часто противоположные результаты. Допустить обратное – значило бы засвидетельствовать ординарную нечестность министров; но именно к этой последней цели и стремился интернационал, ради этого и была учреждена впоследствии, после революции, Чрезвычайная Следственная Комиссия, задача которой заключалась именно в том, чтобы зафиксировать такую нечестность правительства. Однако эта же Комиссия, в лице своих достойнейших членов А.Ф. Романова и В.М. Руднева, не только не нашла "преступлений" у низвергнутого революцией правительства, но, с негодованием, опровергла взведенную клевету, приподняв и завесу, скрывавшую ее источник.

Распутин был, таким образом, только ширмой, скрывавшей интернационал, и, чем громче о нем кричали, тем больше вырастали эти ширмы, за которыми прятались действительные "темные силы" интернационала.

Кончился третий период. Наступил четвертый и последний.

События роковым образом близились к развязке. Война с Германией велась с крайним ожесточением. Настроение общества с неудержимой силой стало обнаруживать чрезвычайную ненависть к немцам, как виновникам войны, и в руках интернационала очутился еще один новый козырь. У полуграмотного мужика хватило разума настолько, чтобы громко высказываться против войны, и теперь "распутинцем" стали считать и тех, кто разделял его точку зрения. О безнравственности Распутина уже забыли: о ней никто уже не говорил, эта тема была уже исчерпана. Затихли крики и о его вмешательстве в область внутреннего управления государством, ибо фактически эта область находилась в руках Думы и прогрессивной общественности. На смену явился новый odium – симпатии к немцам. Положение Государя и Императрицы становилось все более тягостным, и мысль об убийстве Распутина явилась ответом столько же на желание лишить Их Величеств одного из преданных людей, которому Они верили, сколько и по более глубоким мотивам – освободиться от того, кто был в данный момент наиболее опасным для интернационала человеком. Нужно было быть слепым, чтобы не замечать этой ловкой и искусной игры интернационала, и, тем не менее, ее не замечали даже те одураченные последним люди, которые, пропагандируя идею убийства Распутина, шли против самих себя. Конечно, предположение, что Распутин мог иметь какое-либо влияние на Государя в области внешней политики, было столько же вздорным, как и разговоры о его влиянии вообще; но, коль скоро такое убеждение существовало, настолько очевидно, что, убивая Распутина, ярый германофил Пуришкевич убивал в его лице не своего противника, а своего союзника. Что это так, доказывать не нужно, ибо Распутин был убит не тогда, когда Дума, общество и печать возмущались его безнравственным поведением, и не тогда, когда обвиняли его во вмешательстве в область внутреннего управления Россией, а тогда, когда, под влиянием неудач на войне, возникли слухи о сепаратном мире с Германией, созданные тем же интернационалом, и в его лице стали видеть уже агента Германии, а в лице Императрицы его союзницу. Еще не пришло время для оценки событий последних лет царствования благороднейшего Государя Императора Николая Александровича; но беспристрастная история скажет, насколько слухи о сепаратном мире были беспочвенны, как скажет и то, кем и с какой целью они создавались. Итак, в своем последовательном развитии, интриги интернационала, приемы, коими он пользовался для своих революционных целей в стремлении разрушить русскую государственность и уничтожить Россию, пользуясь Распутиным как орудием, имели 4 этапа.

Первый – выразился в том, чтобы, созданием Распутину славы "святого", вызвать к нему чрезвычайное доверие Царя и использовать Распутина, с помощью подкупа, для непосредственных террористических актов. Этот прием не достиг цели, ибо Распутин оказался настолько фанатически преданным Государю, что дальнейшие попытки в этом направлении были оставлены, а выданные им лица частью понесли заслуженную кару, частью разбежались.

Второй – выразился в создании противоположной славы необычайно порочного человека. Этот прием оказался удачнее, ибо Распутин сам подавал повод говорить о себе дурно, был несдержан и интересовался только мнением Двора, не считаясь с мнением прочих. Тем не менее, личность Распутина и здесь, так же, как и в первом случае, не играла никакой роли, ибо важно было доказать не то, что Распутин безнравственный человек, а то, что Государь окружает Себя безнравственными людьми. Задача сводилась к цели дискредитировать личности Государя и Императрицы.

Третий этап выразился в обвинениях Распутина, уже достаточно опороченного предыдущими усилиями, во вмешательстве в область внутреннего управления Империей. Насколько успешно была достигнута эта последняя цель, я уже указывал, когда говорил, что всякое, вновь назначаемое на высокий пост, лицо признавалось ставленником Распутина и что этот психоз принял такие грандиозные размеры, при которых никакая государственная работа была невозможна, и не потому только, что над этими лицами тяготело подозрение или открытое обвинение в симпатиях к Распутину, а прежде всего потому, что, лишенные доверия Думы, они не были в силах провести ни одного законопроекта: бойкот Думы парализовал их деятельность.

Четвертым и последним этапом интернационала было – обвинение Распутина во вмешательстве в сферу международной политики. Это обвинение решило его участь, и 17 декабря 1916 года он был предательски убит английскими агентами интернационала, избравшими палачом... германофила Пуришкевича.

Невероятное совершилось.

Невероятно, чтобы русское общество, считающее себя культурным, поверило бы гнусной клевете интернационала и оскорбило бы подозрениями в безнравственности Царскую Семью.

Невероятно, чтобы имена Распутина и Императрицы произносились бы вместе с загадочными улыбками и низменными предположениями.

Невероятно, чтобы общество поверило небылице о вмешательстве Распутина в область внутреннего управления и в сферу международной политики.

Невероятно, чтобы ярый германофил В.М. Пуришкевич оказался бы послушным орудием в руках ненавистных ему англичан, присудивших Распутина к смерти из опасения сепаратного мира с Германией, к чему Пуришкевич более чем кто другой стремился и о чем так громко кричал.

Невероятно, чтобы общество помогало интернационалу разрушить Россию и променяло благороднейшего Царя сначала на бездарного Родзянку, затем на масона князя Львова, истеричного труса Керенского и, наконец, на сатанистов Ленина и Троцкого, с тем, чтобы в муках голода, рабски, подло умирать у подножия распятой ими России...

И однако, все эти невероятности стали фактом, о котором будущие поколения будут вспоминать с краскою стыда за своих предшественников. В своем отношении к интригам интернационала, русское общество не проявило не только предусмотрительности и дальновидности, но даже обычной осторожности и ума, хотя бы в самых скромных размерах.

Распутин был самым заурядным явлением русской жизни. Это был сибирский мужик, со всеми присущими русскому мужику качествами и недостатками. Вера есть понятие субъективное и творит чудеса, безотносительно к объекту; а предшествующая слава, какую создали Распутину истеричные женщины и мистически настроенные люди, еще до его появления в Петербурге, являлась сама по себе гипнозом. Однако она не имела бы никакого значения и не сыграла бы никакой роли, если бы на Распутине не сосредоточил своего внимания интернационал, окруживший его, на первых же порах его появления в столице, своими агентами-еврейчиками и учитывавший невежество Распутина как условие успеха своей игры с ним. На фоне столичной жизни появлялись действительно святые люди, как, например, незабвенный молитвенник Земли Русской о. Иоанн Кронштадтский, который бы мог сыграть огромную политическую роль в жизни государства; однако такие люди умышленно замалчивались интернационалом, и святость их не рекламировалась ни обществом, ни печатью. Дело было не в святости, а в наделении этим качеством темного мужика, которого можно было бы легче использовать для определенных целей. Но этого не удалось делателям революции. Распутин оказался честнее, чем они думали, изменил не Царю, а жидам, и отсюда – месть, на какую способны только иудеи. Интернационал прекрасно учитывал, что в отношении такого рыцаря чести и долга и христианина такой голубиной чистоты, каким был Император Николай II, никакое другое орудие, с помощью которого можно было бы подорвать уважение к Государю, не достигнет цели и что нужно пустить в ход то, какое применяется в самом крайнем случае, когда нет других... клевету.