"А Вы давно казначеей? – спросил я. – Были ли вы казначеей и при тушке Мариам, или стали нести это послушание только при новой начальнице?" Мать Дария запнулась и не сразу ответила мне: это ничтожное обстоятельство направило мои следы в совершенно другую сторону.

"Я застала матушку Дарию казначеей, когда прибыла сюда в качестве начальницы общины, назначенная Преосвященным", – скромно и тихо сказала игумения.

"Кто же Вас назначил казначеей?" – спросил я матушку Дарию...

"А известное дело кто... Архиерей. Не сама же я себя назначила", – ответила она резко.

Из допроса сестер прежнего состава, живших в обители при матушке Мариам, выяснилась совершенно иная картина, чем та, какую отражали все бывшие раньше дознания. Обнаружилось, что монахиня Дария всячески добивалась получить место казначеи и интриговала против своей предшественницы; что на этой почве происходили частые препирательства с начальницею, матушкой Мариам, кончившиеся угрозою удалить ее из обители... На этот факт почему-то не было обращено должного внимания; однако он и явился ключом к разгадке всей путаницы, приведшей к разгрому обители. Для меня уже было ясно, с какой целью монахиня Дария добивалась казначейского места, и мне нужно было только найти ее любовника. Потребовалось свыше недели, чтобы разобраться в хорошо запрятанных следах; однако они были найдены и блестяще подтвердили мои догадки. Любовником казначеи оказался один из ростовских лавочников, поставлявший провиант для обители, заинтересованный не столько "прелестями" маститой казначеи, сколько сбытом своего товара. Раньше ему этого не удавалось: товар брали в другом месте. Со вступлением Дарии в обязанности казначеи, счастье повернулось в его сторону.

Я до сих пор недоумеваю, каким образом этот факт, удостоверяемый так выпукло и несомненно счетами обители, допускавшими полную возможность проверки, ускользнул от наблюдения тех, кто по поручению Сухумского епископа производил дознания и ревизии...

Революционная деятельность священника Краснова не нашла ни малейшего отражения в разгроме обители, и этого рода обвинения не подтвердились, но священник Краснов, будучи благочинным обители и производя дознание, по поручению епископа, был сугубо виноват в том, что не только не обратил на указанный факт внимания, но, как оказалось, сам же назначил монахиню Дарию казначеей, всячески ее поддерживал и руководствовался исключительно ее точками зрения. Поставил я в вину и епископу Сергию то легкомыслие, какое позволило ему всецело довериться протоколам дознания священника Краснова и послать соответствующее донесение в Синод, не сделав попытки предварительно лично проверить полученное им дознание.

Закончив производство дознания, выслушав еще прибывшего в Туапсе местного старожила, корреспондента "Нового времени" г. Кривенко, горячо заступавшегося за обитель и за невинно пострадавшую матушку Мариам, я отправился в Сухум, к Преосвященному Сергию.

Страшно при мысли, как близок к нам Господь Бог, как трогательны Его заботы, с какою любовью Господь оберегает и охраняет человека на каждом шагу и как мало замечают это люди!..

И понятно, почему не замечают. Потому что для того, чтобы заметить попечение Божие, нужно сначала научиться видеть козни сатанинские, видеть, с какой силой и злобой, с какой непостижимой хитростью дьявол опутывает человека своими сетями, как влагает в те или иные факты иное содержание, с каким мастерством подменивает истину, наконец, с какой силой беспрерывно, безостановочно, набрасывается на немощного человека.

Я знал, что дело, ради которого я приехал в Туапсе, было угодно Господу Богу, но не было угодно дьяволу, и я ждал его нападений, ждал его мести... И она не замедлила придти... Но милосердный Господь спас меня...

Стояла дивная погода... Солнце светило так ярко, и небо и море ласкали взор своей синевой... У берега стояла моторная лодка...

Я и сказал Сорокину, что предпочел бы доехать хотя бы до Гагр в этой лодке... Ко мне присоединились еще какие-то генерал с женой и сели в лодку. Сорокин же заметил, что, во всяком случае, распорядится, чтобы автомобиль следовал по берегу и не упускал бы из вида лодки, чтобы я в любой момент мог бы им воспользоваться...

Так мы и сделали.,. Я никогда не ездил на моторных лодках и в первый момент испытывал удовольствие... Однако это был только момент. Когда лодка выехала в открытое море, то поднялся такой ветер, что несчастную лодку заливало водой и большую часть пути она плыла не на поверхности, а под водой, вызывая панику у генеральши, оглашавшей лодку душу раздирающими криками... Нас бросало во все стороны, и даже опытный машинист чувствовал, что ему не справиться с разбушевавшейся стихией. Я уже был вдвойне подавлен и особенно страдал при мысли о том, что погибну и мне не придется спасти Иверскую обитель...

Каким образом мы пристали к берегу, я не помню... Помню лишь, что большая толпа крестьян вброд направилась к лодке и каждого из нас на руках повыносили на берег, где меня ожидал автомобиль, куда сел и генерал, с полумертвою от страха генеральшей...

Возблагодарили мы Господа за свое спасение и поехали, разбитые и перепуганные, дальше, пока не добрались до Гагр, где я и остался ночевать, ибо не имел уже сил ехать дальше...

В это время пребывал в Гаграх принц Александр Петрович Ольденбургский, но я застал его больным, лежавшим в постели, и не мог его видеть.

На другой день утром я выехал в Сухум и поделился с Преосвященным Сергием результатами произведенной ревизии, по-видимому, озадачившими Владыку. Однако я хорошо помню, что Преосвященный отстаивал прежние точки зрения, заступался за благочинного, священника Краснова, и весьма неодобрительно отзывался о монахине Мариам.

Такова уже власть клеветы! Пустить ее легко, поверить – еще легче; а освободиться от ее гипноза трудно.

В тот же день, взяв у Преосвященного Сергия протоколы прежних дознаний и всю переписку по делу Иверско-Алексеевской общины, я уехал в Туапсе, а оттуда в Новороссийск.

Встретился я в Гаграх и с Новороссийским губернатором, стяжавшим себе добрую славу умного и энергичного администратора. С ним я и провел большую часть дня. К сожалению, я забыл его фамилию.

В Новороссийске меня встретил вице-губернатор г. Сенько-Поповский, известный мне, по отзывам, за человека церковного и религиозного, и повел меня в город. Не помню подробностей своего пребывания в Новороссийске. В памяти осталось лишь посещение начальной церковно-приходской школы, состоявшей из крошечных детей, где на мой вопрос, почему Христос-Спаситель любит детей, один из учеников, самый маленький, ребенок лет 6-7, ответил мне:

"Потому, что и мы всех любим"...

Какой мудрый ответ! Я залюбовался этим ребенком, готовым тут же проявить свою ласку и доказать правду своих слов, и подумал о том, до чего чиста детская душа и сколько мудрости заключал бы в себе этот ответ, если бы выражал не бессознательное детское чувство, а исповедание взрослого человека...

Из Новороссийска я отправился в Екатеринодар. На перроне меня встретил епископ Иоанн, с духовенством, и Наказной Атаман, генерал Бабич (расстрелян большевиками в начале революции) с местными властями.

С епископом Иоанном я уже раньше встречался. Это был добрый, хороший, робкий и смиренный человек, живший, однако, не в ладу со своим духовенством, обвинявшим Владыку в излишней мягкости и нерешительности, а главное – в неумении проповедовать. Это последнее качество никогда не являлось в моих глазах достоинством, и к подобного рода обвинениям я относился скептически... Но достаточно и самого незначительного обвинения для того, чтобы запугать робкого человека и держать его в страхе; и я понимал, почему епископ Иоанн чувствовал себя неуверенно и, понимая это, старался приободрить и поддержать его.

Прекрасное впечатление произвел на меня и бравый Наказной Атаман генерал Бабич. Я помню, с каким восторгом он отзывался о последнем призыве новобранцев, как искренно восхищался молодыми солдатами, их безудержной смелостью и дисциплиной... И точно, прибыв в Екатеринодар, я застал на вокзале большую толпу новобранцев, веселых, радостных, беззаботно плясавших и распевавших песни... Но стоило только генералу Бабичу, шедшему ко мне в вагон, показаться на перроне, как эта огромная толпа новобранцев мгновенно стихла и, с застывшими на лицах улыбками, вытянулась перед ним во фронт, сияющая и радостная.