Я слушал с раскрытыми от удивления глазами, не веря своим ушам... Это говорил совсем еще молодой человек, один из великолепных представителей большого света, придворный кавалер, коему вопросы веры должны были, казалось, быть столь чуждыми, такими далекими... Я любовался молодым графом, его изящными манерами царедворца, простотою обращения и искренностью, и думал: "Так говорили со мною старцы Оптиной пустыни, духовники мои... Вот какими людьми окружает Себя Императрица... Какими холодными, неприступными, гордыми, ни во что не верующими кажутся все эти царедворцы, пресыщенные благами жизни, не окунувшиеся в глубины житейского омута, не изведавшие горя и страданий, и какими они являются на самом деле... И лучше, и чище, и благороднее, и благочестивее, и смиреннее многих сотен и тысяч людей, их осуждающих по злобе, по зависти к их преимуществам"...
И, обращаясь к графу, я сказал: "Огромное большинство людей, по гордости своего ума, не сознает того, что является лишь игрушкою в руках дьявола, о котором, в нашем обществе, не принято даже говорить, чтобы не показаться несветским и смешным... Я ничем иным не могу объяснить той странной позиции, какую занимает человек в отношении Бога. Люди точно требуют от Бога доказательств Его бытия, а все то, что выходит за пределы их понимания, называют "мистикою"... Доказательства же на каждом шагу... Они и в явлениях природы, и в явлениях повседневной жизни, и в непреложности законов возмездия, находящих отзвук в укорах совести... Стоит только смириться, чтобы открылись духовные очи, и непонятное стало ясным"...
"Да, да, – живо подхватил граф. – Люди даже не предполагают, до чего близок Господь, и какими нежными заботами Свыше они окружены. Благодать Божия еще не покидает людей, и они думают, что так будет продолжаться всегда... Мы даже не представляем себе тех моментов истории, когда благодать отступала от людей, и на них обрушивались кары Божии, до того страшны эти страницы истории... А огромное большинство людей продолжает пребывать в неверии и, потому, не замечает и признаков надвигающегося гнева Божия... Со мною был удивительный случай, какой еще более укрепил мою веру... Вы верно слыхали?! Много лет тому назад, я видел необычайный сон. Никогда никаким снам я не верил; сон показался мне даже нелепым, и я вскоре забыл о нем... Мне казалось, что я поднимаюсь на воздушном шаре высоко, высоко, под самые небеса... Вдруг газ загорается, и шар стремительно падает на землю... О спасении не может быть и речи, гибель неизбежна... В этот ужасный момент я слышу голос с неба, повелевающий мне ухватиться за одну из веревок, коими шар был опоясан... Я инстинктивно повинуюсь этому голосу, карабкаюсь на поверхность шара, стараясь удерживаться на упругих частях его, где еще имелся газ, падаю вместе с шаром на землю и... просыпаюсь.
Никогда не летавший на шаре и не собиравшийся летать, я, конечно, не придал сну никакого значения и настолько основательно забыл о нем, что не вспомнил о нем даже тогда, когда мои знакомые потащили меня в Воздухоплавательный Парк и предложили совершить совместно с ними воздушную прогулку. Если бы я вспомнил тогда о сне, то, будучи верующим, не решился бы разумеется, искушать Господа и от такой прогулки, конечно, отказался бы. Но сон был так давно; я совершенно забыл о нем и охотно присоединился к нашей компании. Погода была великолепная, ветра никакого, и шар плавно поднимался вверх. В корзине поместилось шесть человек, в том числе и молодожены Палицыны, Вы их знаете... Ничто не предвещало катастрофы. Вдруг мы почувствовали запах гари; в то же мгновение показалось над корзиною огромное пламя... Момент... и огонь, точно острый нож, перерезал веревки, державшие корзину, и мои спутники упали на землю... В этот ужасный момент, когда, согласно всем требованиям науки, я должен был потерять сознание и способность мыслить, я вдруг вспомнил со всеми подробностями свой сон и только благодаря этому не растерялся. Я ухватился за одну из веревок, болтавшихся над корзиною, и в то время, когда мои спутники падали на землю, я повис в воздухе и летел, с ужасающей быстротою, вниз, вместе с шаром... Сознание ни на минуту не покидало меня, а, наоборот, обострилось настолько, что я точно слышал голос с неба, прозвучавший несколько лет тому назад во сне, и сообразовался с ним, меняя свое место, по мере сгорания газа, и отыскивая упругие части шара, где газ еще держался, карабкаясь с одного места на другое... Оставляя за собою густые клубы дыма, шар, с быстротою молнии, падал на землю... Однако, газ не успел еще сгореть прежде, чем шар достиг земли, и, потому, замедляя постепенно свой полет, шар грузно опустился на землю, и я упал точно на стог сена, не получив даже царапины... Мои же спутники были частью убиты, частью искалечены... Скажите же, могу ли я, после этого, не верить "мистике"? Нет, не все положения здравого смысла можно возводить в теории, отрицающие над нашими жизнями Промыслительную Руку Господню", – закончил граф.
Чудесное спасение графа Я.Н. Ростовцова было совсем недавно, и столица еще не переставала говорить об этом, объясняя чудо исключительным благочестием графа.
Не чудо родило Вашу веру, а, наоборот, Ваша вера вызвала это чудо, – сказал я. – Кто действительно верит, тот делается свидетелем сплошных чудес, кто же сначала требует чуда, чтобы потом поверить, тот никогда не дождется"...
"Да, дивны дела Божии", – вздохнул граф.
А этот случай, доклад полковника О., который познакомил меня с Вами и привел меня сегодня к Вам, разве не чудо? – спросил я. – Вы, верно, мало еще знакомы с личностью недавно прославленного Угодника Божия, Святителя Иоасафа, и с особенностями Его духовного склада... Я заинтересовался психологией Его характера, этим сочетанием молитвенной настроенности, доходившей до пределов созерцания, с теми приемами отношения к служебному долгу, какие применялись Святителем в сфере Его церковно-государственной деятельности. С одной стороны, безграничное милосердие и незнающая пределов любовь к ближнему, с другой – необычайная строгость к греху, к проступкам и преступлениям, за что позднейшие биографы Святителя называли Его даже жестокосердным... Жизнь Святителя была непрерывной борьбою с мягкотелостью и теплохладностью, и эта борьба поражала своей смелостью и размахами. Святитель не смешивал христианского милосердия с сентиментальностью; не заботился о том, что скажет свет, как будут относиться к нему лично; не покупал популярности и любви к себе ценою измены долгу и правде... Он был чист и безупречен и ничего не должен был миру и, кроме Бога, никого не боялся... В этом – источник Его прямолинейности и строгости... В наше время всеобщего непротивления злу и сентиментальности, когда власть или боится проявлять себя, или, в погоне за популярностью, изменяет своему долгу, личность Богом прославленного Угодника приобретала в моих глазах двойное значение, и я настолько увлекся своей работою по собиранию материалов для жизнеописания Святителя, что даже покинул Петроград и свою службу в Государственной Канцелярии, отдавшись всецело своей частной работе... Казалось бы, что от этого должен был произойти только ущерб в сфере моих служебных интересов... Мои частые отлучки, конечно, не могли нравиться моему начальству, и, тяготясь своей службою в Мариинском Дворце, сознавая, что нельзя служить одновременно двум господам, я два раза заявлял о своем желании выйти в отставку. Между тем обстоятельства складывались так, что моя частная работа не только возвращала меня обратно в Государственную Канцелярию, но и довела меня до Государя Императора, заинтересовавшегося моими книгами; а вот теперь Святитель Иоасаф посылает меня в Ставку"...
Не знаю, как долго бы продолжалась моя беседа с обаятельным графом, если бы в кабинет не вошел помощник графа, камергер Никитин, с целым ворохом бумаг к подписи.
Просмотрев некоторые из них, граф сказал мне:
"Ассигновка будет готова завтра; распоряжение по поводу вагона-салона, который будет ожидать Вас в Харькове и в котором будут следовать иконы в Ставку, министр путей сообщения А.Ф. Трепов сделает, надеюсь, сегодня же. Вам же остается только исходатайствовать отпуск у Государственного Секретаря, после чего я и сделаю доклад Ея Величеству"...
