Дешево и сердито, как говорится. Я перешел по мостику на противоположный берег и остановился, чтобы сориентироваться на местности.

Да, именно здесь мы шли с Эдькой (здешним Эдькой), именно эти сосны обходили и через эти кусты продирались. А вон там, за теми сограми, и корабль стоял. Удивительный корабль, прилетевший с неведомой планеты. Он стоял на некотором возвышении, прямой и строгий, и смотрел кругом выпуклыми глазами-иллюминаторами. Возле корабля возился и сам космонавт.

Приглядевшись, мы догадались, что он снимает свой космический костюм, в котором, наверно, трудно было передвигаться по этой планете. Мы оба — я и здешний Эдька Свистун — переглянулись. Переглянулись растерянно, не зная, что делать. Я хорошо помню взгляд здешнего Эдьки — в нем был и вопрос: «Ну, каково?» — и просьба не уходить, не оставлять его одного. Мне тоже почему-то стало жутко — не страшно, а именно жутко (я и это чувство помню), и я тоже взглядом попросил Эдьку не уходить и не оставлять. И после этого мы оба — я и здешний Эдька Свистун — согласно закивали, как это делают заводные игрушки.

Но тогда была ночь, и мы были вдвоем. А теперь день, и я буду совсем, совсем один, с глазу на глаз с этим, третьим Эдькой Свистуном. И вот что уже совсем поразительно. Хотя было светло и птицы еще пели, чувство жути было глубже и сильнее, чем ночью. Я даже не знал, не мог бы сказать, если бы меня спросили, чего мне больше хочется — увидеть корабль с неведомой планеты или, наоборот, убедиться, что ничего подобного, это только сон, и не больше.

И все-таки я ждал встречи с тем, третьим Эдькой Свистуном, боялся — и ждал… Припоминал ночной разговор, от слова до слова, и старался заранее представить, что скажу сейчас. Мудрить тут нечего. Чем проще слова, тем они убедительнее. Я подойду, протяну руку и скажу:

— Ну, здравствуй еще раз! Как видишь, я пришел опять. Завтра я улетаю. Пройдет немного времени, и я буду дома, на планете Земля. Мне будет о чем рассказать! Боюсь, мне не придется больше ничего делать, как только рассказывать. А ты? Как ты?.. Кстати, передай привет от меня, от всех землян… Не кажется ли тебе, что нам пора налаживать контакты? А? Как ты на этот счет?

А собственно, для чего все это надо — все эти контакты,- пришло в голову. Ну, допустим, найдется сотня-другая высокоцивилизованных планет, жители которых способны общаться друг с другом… Представим на минутку, что они, эти жители, откажутся от мысли истреблять друг друга, а направят усилия на то, чтобы открыть новые, совсем не обитаемые планеты, как мы, земляне, открывали необитаемые острова и целые материки… Что дальше? Заселить эти планеты себе подобными?.. Хорошо, заселили. На это уйдет несколько миллионов или миллиардов, какая разница, лет, однако важно не время — времени Вселенной не занимать, а результат… Так вот, заселили, превратили в райские кущи,- что дальше? Где высший смысл и конечная остановка?

Но тут мне стало смешно.

Я материалист и диалектик и отлично понимаю, что высший смысл жизни в самой жизни и что никаких конечных остановок не предвидится. Единственное, что в наших .руках,- это достигнуть гармонии и совершенства и тем самым избавить мыслящих человеков от лишних страданий.

Добиться этого можно лишь сообща, а не в одиночку, и я рад, что человечество (мое человечество) все больше осознает это.

Я перевел дух. Вот сейчас он выйдет из-за согры, третий Эдька Свистун, и шагнет ко мне, как я — к нему. Я попробовал поднять руку (правую руку, разумеется), она не поднималась. Хотел раскрыть рот и сказать приготовленные заранее слова: «Ну, здравствуй еще раз! Как видишь, я пришел…» Увы, язык отяжелел и перестал слушаться.

Чтобы вернуть себе нормальное состояние, я стал переминаться, растирать ладонью левой руки правую руку, а затем, уже обеими — левой и правой мускулы занемевшей нижней челюсти.

— Смелее, Эдя! — подбодрил я самого себя и сделал решительный шаг вперед, к тем сограм.

То, что я увидел, скорее обрадовало меня, чем разочаровало… Но вернее было бы сказать — то, что я ничего не увидел… В самом деле, взойдя на гребень согры, я ничего не увидел — ни корабля сигарообразной или какой-либо иной формы, ни самого космонавта. Вокруг стояли гигантские сосны, кое-где виднелись стволы таких же гигантских берез и осин. Большие зеленобокие синицы — с нашу галку величиной — звенькали, перелетая с куста на куст. Дважды где-то в небе прокурлыкали журавли. Они, должно быть, уже подались на юг.

Но нет! — я увидел… Несколько поодаль, на возвышении, я увидел довольно обширное, примерно метров пятнадцать на двадцать, кострище не кострище, а что-то похожее на кострище. В середине земля была выжжена (или выбита, не знаю точно), а вокруг все было опалено — и трава, и кусты, и даже деревья. Я не знал, что подумать. Корабль?.. А если корабль, то откуда, с какой планеты? И почему он улетел? И куда улетел?.. Я смотрел издали (близко подходить я не решался) и ломал голову, не находя ответа.

Потом я все же решился и, подойдя, стал ходить вокруг, внимательно осматривая землю. Мне казалось, если это корабль, тем более инопланетный корабль, то не может он улететь, не оставив никакого знака, никакого доказательства, что он был здесь. В этом смысле живые существа всей Вселенной, думаю, совершенно одинаковы. Они оставляют следы. Кстати, теория космического происхождения Иисуса Христа представляется мне достаточно убедительной. И если она еще не получила всеобщ зго признания, то потому лишь, что нет следов. Я слыхал, будто их, эти следы, особенно упорно ищут в Минске. Мне остается только пожелать искателям хорошего настроения.

Здесь было другое дело. Здесь прошли не годы, а часы, и я не терял надежды. Я ходил, вперив взгляд в землю, и думал, что неплохо было бы найти что-нибудь такое, черт побери, из ряда вон выходящее. Не черепок, разумеется, не монету или золотое украшение — этого добра и у нас хватает. Хорошо бы, думаю, найти какие-нибудь иероглифы позаковыристее, которые, может быть, и не значат ничего… Какая находка для науки!

К сожалению, я должен разочаровать любителей расшифровывать неведомые письмена. Ни клочка бумаги, ни обрывка пергамента или кожи — ничего… Я обошел вокруг кострища (назовем это кострищем), вздохнул с сожалением и подался сначала к тому мостику, по которому переходил речку Бурлу, а оттуда — к тем приметным соснам, где стоял мой самокат. Так и осталось это кострище загадкой Вселенной.

Наконец пришла пора сматывать удочки.

После ужина [ В этом месте мы обнаружили меню, в котором были подчеркнуты красной пастой следующие блюда: «Фрикадельки с вермишелью», «Творожники жареные со сметаной», «Блинчики с мясом», «Кофе со сливками»… Надо полагать, это как раз те блюда, которые Эдик Свистун заказывал на ужин в тот вечер… ] я собрал записки, на всякий случай захватил стопку чистой бумаги — своя, земная вся вышла — и перевел часы на тридцать пять минут вперед.

Написал записку здешнему Эдьке: «Мать навести, дурень!» — и сунул в стол.

Затруднение возникло с одеждой. Я подумал, подумал и решил не переодеваться. Пусть моя земная остается на этой планете! И брюки, и пиджак, и рубашка с отложным воротником — все пусть остается.

Когда я перебирал одежду, в кармане пиджака звякнуло. Это были деньги, наши, земные деньги… Я извлек их, подержал на ладони. Жалкие медяки, сводящие с ума бедных и богатых, особенно богатых, как хорошо, что здесь, на этой планете, с ними покончили раз и навсегда.

Ссыпав медяки обратно в карман, я постоял возле этажерки с книгами. Конечно, думал я, было бы просто здорово, если бы я привез стихи здешнего Вознесенского или здешнего Евтушенко. Но, увы, как было сказано, мой корабль — не Ноев ковчег.

— Будь здорова, тетя Соня,- сказал я, обнимая старуху.

— Счастливо тебе, Эдя… Кланяйся там…- Тетка Соня посмотрела на меня сострадательно, как будто знала, что мне предстоит долгая дорога.