— Ребята… Ну, ребятки,- стонал я, закрывая наиболее уязвимые части тела.

Когда ребятки вошли в раж и потеряли всякое чувство меры, самая старшая из воспитательниц (она продолжала стоять на трибуне) опять трижды взмахнула руками, девчонки и мальчишки дружно прокричали:

— Хва-тит! — и рассыпались, как горох. Здешний горох, разумеется.

Я встал и привел себя в порядок. При этом я поглядывал на воспитательниц, стоявших несколько поодаль. Все они были высокими, стройными и чертовски привлекательными, я бы сказал.

Где-то я читал или слыхал (возможно, от Андрея Фридриховича, нашего историка), что во времена Шекспира в Англии (и не только в Англии) непременным признаком красоты считались белокурые волосы. На брюнеток и шатенок, говорят, смотреть никто не хотел.

Нечто сходное наблюдается и на этой планете. Блондинки здесь явно преобладают. Блондинки, блондинки, блондинки… Куда ни глянешь — одни блондинки. Прямо голова кружится.

— Жениться надо, Эдя! — сказала самая старшая.

— С чего это вы взяли? — спрашиваю. Меня заинтересовало, по каким признакам здесь определяют, когда человеку приходит время жениться.

— Видите, как вас любят дети!

— А-а! — сказал я несколько разочарованно.

Я пригляделся к бледным личикам, окруженным нимбами белокурых волос, сравнил этих девушек с Фросей и… вздохнул. «Простите, но ничего не поделаешь, мое сердце отныне и навеки принадлежит другой»,- мысленно сказал я, обращаясь ко всем сразу и к каждой в отдельности. Они поняли меня (возможно, сработали биотоки) и вдруг потупились, а потом и разбрелись к своим подопечным, На какое-то время голоса смолкли, и я отчетливо различил пчелиное жужжанье и комариные писки.

Немного спустя я увидел и самих пчел и стал следить за ними. Должен заметить, что здешние пчелы сильно отличаются от наших, земных. Во-первых, они крупнее раза в два и гораздо неповоротливее. А во-вторых, они не жалят.

Читатель, возможно, скептически усмехнется. «Как же, нашел дурака, так я тебе и поверю!» Но я готов биться об заклад, что не жалят. Сегодня утром, когда мы с мальцами-огольцами возвращались с озера, я уже видел таких пчел. Они спокойно залезали в огромные цветки, росшие по обочинам, долго возились там, собирая нектар, и с жужжаньем подавались на пасеку.

Одна или две пчелы сели Гоше на руку выше локтя.

— Пчела! Укусит! — предупредил я.

И что же? Мальцы-огольцы только посмеялись надо мною.

— Да вы что, дядя Эдуард? Пчелы же не кусаются.

— Не кусаются, так жалят, какая разница!

— И не жалят! Зачем жалить?

— Как не жалят? — Я не знал, что подумать.

— Да вот так, не жалят! — Гоша посмотрел на меня с видом победителя.

— Что же они тогда делают?

— А ничего не делают. Что им делать? Мед собирают, вот и все.- И с этими словами Гоша осторожно, двумя пальцами, снял пчелу с руки и поднес к губам.

— Может, у вас здесь и комары не кусаются? — спросл я, увидев, как матерый кровопиец устроился на шее у Федьки.

— Нет, с комарами сложнее,- солидно заговорил Сашка.- Комары не трогают лишь детей и подростков до шестнадцатилетнего возраста. А перевалит за шестнадцать, гляди в оба.

Вот тебе раз, подумал я.

Незадолго до полета в космос мне попалась книжка некоего французского студента Песселя (или Кесселя, не помню точно) «Затерянный мир Кинтано-Роо». Автор рассказывает о путешествии в Мексику. И не вообще в Мексику, а в какой-то уж совсем глухой и дикий уголок Мексики, где живут индейцы племени майя.

Так этому Песселю или Кесселю [ Нам удалось установить, что французского студента (впрочем, сейчас он, должно быть, уже не студент) зовут Мишелем Песселем. Данные, которые поразили Эдика Свистуна, приводятся на 143-144 страницах указанной книги. ] бросились в глаза поразительные вещи. Например, пчелы там не кусаются. В одном месте он так и пишет: «Я с удивлением узнал, что у пчел майя нет жала!» Еще поразительнее с комарами. Оказывается, по каким-то еще неизвестным науке причинам комары не трогают грудных младенцев. Но только грудных, заметьте.

Признаться, тогда я не поверил, вернее, не то чтобы совсем не поверил, а взял под сомнение. А теперь вспомнил, посравнил с этой планетой и не знал, что подумать. Природа ставит перед наукой тысячи загадок, одна сложнее другой. Чем объяснить, думал я, что комары племени майя щадят лишь грудных младенцев, тогда как здешние — детей и подростков до шестнадцатилетнего возраста? А может, где-нибудь на третьей, пятой или десятой планете (цивилизованной, разумеется) есть комары, которые вообще ладят с людьми?

С пчелами дело обстоит несколько иначе. Пессель или Кессель прямо говорит, что у пчел майя нет жала!

(Восклицательный знак принадлежит автору открытия.) У здешних же пчел жало есть, сам видел, а людей они не жалят! (Этот восклицательный знак принадлежит уже мне.) Почему? По какой, так сказать, причине? Я ломал, ломал голову и наконец пришел к мысли, что здешние пчелы, возможно, обладают интеллектом и в конце концов поняли, что с людьми лучше не связываться.

Впрочем, на этой планете встречаются загадки и похлеще. Хотя времени у меня было в обрез, я все же поинтересовался кое-какой здешней научной литературой. Сведения, которые я почерпнул из этой литературы, буквально потрясли меня. Угри здесь могут жить без пищи до пятисот суток. Это доказали, разумеется, не сами угри — они на это никогда бы не решились,а ученые отдела зоологии Академии наук Белоруссии, но какая разница. А в Австралии (в здешней Австралии, разумеется) крокодилы живут в мире с людьми.

Местные жители (их зовут австралийцами) спокойно купаются среди крокодилов и даже залезают к ним на спину.

Однако хватит о загадках. Нам пора вернуться во двор детского сада, где беспечная малышня продолжает бегать, прыгать, словом, выделывать всякие штуки.

— Кстати, вы Ивана Павлыча не видали? — спросил я, не обращаясь ни к кому в отдельности.

— Да только что был дома,- ответила старшая, что советовала жениться. После я узнал, что она имела в виду не кого-нибудь, а именно Фросю, которая, по общему здешнему мнению, засиделась в девках.

— Вот и отлично! Он мне, знаете, до зарезу нужен,- сказал я, направляясь к воротам.

— А вы прямо, вот по этой дорожке,- заметила старшая, показывая на дорожку, что вела в соседний двор.

«Прямо так прямо»,- подумал я и пошел прямо.

Дорожка упиралась в стену желтой акации, которая, должно быть, служила живой оградой. Я без особого труда преодолел это препятствие и сразу очутился во дворе, заросшем травой-муравой. Между прочим, дом и двор ничем не отличались от дома и двора тетки Сони… Лишь на крыше торчал флюгер, показывая направление ветра. Потом мне сказали, что этот флюгер является единственной приметой, по которой узнают, где живет председатель.

И тут мною овладел страх. Подойдя к крыльцу, я остановился и вдруг почувствовал, что колени дрожат.

«Ну, Эдя… Полно… Нельзя же так!» — подбодрил я себя и поставил ногу на среднюю ступеньку. Однако колени продолжали дрожать — чувство противное, доложу я вам,- и мне ничего не оставалось, как снять ногу обратно.

Я постоял, переминаясь, мысленно убеждая себя, что ничего страшного нет, в конце концов до корабля недалеко, как-нибудь доберусь и — будьте здоровы,потом опять поставил ногу на среднюю ступеньку и перешагнул через порог.

— Кто там? Входите! — послышался голос Ивана Павлыча.

И этот голос точно подстегнул меня. «А, будь что будет!» — подумал я, направляясь в прихожую, а из прихожей — в горницу, где сидела вся честная компания. И хотя батя Петр Свистун, учитель истории Андрей Фридрихович и председатель Иван Павлыч ждали меня (ожидание было написано на их лицах), мой приход застал их врасплох. Они, все трое, как бы впали в шоковое состояние. Дышать и то, кажется, перестали.