А что же тогда делали мы?

…В первый день наступления нашего фронта над магнушевским плацдармом навис густой туман. Окутав землю, с одной стороны, он помог пехоте подняться в атаку, а с другой… Даже легкокрылые По-2 не могли вылетать на задания. Только 15 января во второй половине дня авиация 16-й воздушной армии начала боевую работу.

Наступление было настолько стремительно, что на участке от реки Ниды до реки Пилицы, как свидетельствует немецкий генерал К. Типпельскирх, «уже не было сплошного, органически связанного немецкого фронта». Без всяких пауз, со среднесуточным темпом в 25—30 километров, а танковыми армиями — со средним темпом до 45 километров, — а порой до 70! — шли ваши войска днем и ночью, не давая врагу передышки. 16 января введенная в прорыв с магнушевского плацдарма 2-я гвардейская танковая армия генерала С. И. Богданова подошла к Сохачеву с задачей отрезать пути отхода варшавской группировки. К исходу дня танкисты и один батальон аэродромного обслуживания с запасами горючего, боеприпасов, всего необходимого для наших истребителей заняли аэродром Сохачев, за, который мы были очень признательны танкистам. Собственно, вокруг аэродрома шли еще бои, танкисты еще отбивали его у немцев, а мы звеном, если можно так сказать, уже принимали летную полосу, признав ее? вполне подходящей для работы.

Впрочем, за десятками, да что там десятками — сотнями! — подобных боевых эпизодов в памяти моей этот случай как-то не удержался. Спустя годы его напомнил мне командующий 16-й воздушной армией Руденко. Я позволю себе привести слова из воспоминаний Сергея Игнатьевича. Вот что он пишет:

«Нам ждать было некогда, обстановка требовала срочно перебазировать на аэродром истребители. Для того чтобы убедиться в пригодности полосы, командир 3-го истребительного корпуса генерал Савицкий решил первым сесть на нее, чтобы лично обследовать. Опасаясь, что аэродром заминирован, мы посоветовали сделать так, как во время Белорусской операции проверялся аэродром Пастовичи: посадить По-2, минеры проверят летное поле, и можно будет перебрасывать туда полки. Но нетерпеливый и лихой генерал не хотел затягивать дело, ему было приятно первым сесть на аэродром, до подхода БАО. Он мне доложил о том, что видит с воздуха: танки дерутся в непосредственной близости от летного поля, а полоса уже свободна. Я снова посоветовал:

— Посадите сначала По-2, обследуйте, нет ли мин. Через несколько часов он сообщил, что аэродром проверен и он собирается там сажать полк.

— А кто проверял? — спросил я.

— Мы проверили звеном над аэродромом, — ответил генерал Савицкий, — и прострочили полосу пулеметными очередями. Если бы там была хоть одна мина, то обязательно сработала бы. Поскольку взрывов не наблюдалось, я сел на аэродром первым. За мной приземлились остальные. Обследовали его — вполне пригоден для полетов. Правда, когда взлетали, одного из моих ведомых фашисты обстреляли с земли. Неподалеку части второй танковой армии ведут бои. Разрешите садиться? Генерал Богданов выделил танковую бригаду для обороны аэродрома.

Что мне оставалось делать? Я знал напористость Евгения Яковлевича. Мне импонировало его желание выполнить задачу во что бы то ни стало и как можно скорее, чтобы надежно прикрыть с воздуха наши танки. Риск, конечно, был большой, но главное — боевая задача выполнялась энергично, хитро и смело. И я «благословил» Савицкого…»

Да, Сергей Игнатьевич доподлинно раскрыл сущность нашей миноискательной работы, как бы нынче сказали — комплексного подхода в решении проблемы. И хотя нельзя было считать его самым надежным, но ведь война порой диктовала необходимость и таких, весьма далеких от академических прописей, решений.

К слову сказать, едва мы приземлились и обследовали аэродром, видим, идут наши Яки. По тому, как они присматривались, как начали свой маневр, я понял: намерения у ребят более чем решительные, и предложил своим пилотам залечь в щель.

Дело в том, что аэродром у Сохачева был запружен всяческой техникой гитлеровцев. Группа Яков, как потом выяснилось, возвращалась с «охоты», и летчики решили, что немцы отсюда еще не улетели. Ну и штурманули!

После посадки, когда пилотам стали известны результаты их работы, когда им сообщили даже количество попаданий по вражеской боевой технике, они немало удивились: откуда бы вдруг стали известны такие подробности? А обстояло все, понятно, довольно просто. Я проследил за действиями группы, затем ознакомился с результатом атаки и сообщил обо всем этом в полк по радио.

Вскоре на этот аэродром перелетели истребители дивизии А. А. Корягина, за ними — штурмовики. Прикрытие и поддержка гвардейцев были обеспечены четко и своевременно.

Да, в какие только ситуации не приходилось попадать в годы войны и в воздухе, и на земле. Ко всему-то, кажется, привык, всякого насмотрелся — и жестокости нечеловеческой, и милосердия, и подлости. Ничто, кажется, не могло уже ни напугать, ни удивить. Но вот в дни Висло-Одерской операции случилось как-то со. мной такое, во что за час до событий и сам бы не поверил.

В самом деле, босяк Женька Савицкий, выучившийся за кусок хлеба драться на ринге с чужеземными матросами-неграми — чтобы как-то выжить, выстоять на этом свете, рванувший потом из пролетарских рядов на своем истребителе чуть ли не до седьмого неба — дослужился до генерала! — и вдруг закатывает сольный концерт на органе, да кому бы подумать? — эсэсовцам из дивизии «Мертвая голова»! Хорошенькое дело… Однако расскажу, как это все произошло. Значит, наступали мы с боевыми порядками танковой дивизии настолько стремительно, что пилоты мои месторасположение командного пункта корпуса не успевали порой не только привязывать к какому-то населенному пункту, но и на картах-то полетных обозначать. И вот как-то остановились мы у небольшого польского местечка. Комдив-танкист, совсем еще молодой, бравый полковник, обращается ко мне:

— Товарищ генерал, вы со своими людьми располагайтесь на ночлег вон у того костела, видите? Рядом там какие-то еще строения стоят. А мы в этом местечке определимся.

Я согласился и попросил у полковника-танкиста для охраны штаба корпуса танковый взвод.