Итак, прощай, чудный Днепр! Здравствуй, Амур! Где-то далеко позади, за тысячи километров, остался Киев. А мы прибыли в село, что приютилось неприметно в задумчивом лесном краю, и встретил нас там не какой-нибудь комендант-распорядитель или представитель батальона обслуживания, а сам командующий Военно-Воздушными Силами Приморья комдив Фроловский.

— Вот вы и на месте, — спокойно констатировал он этот факт и обстоятельно и подробно принялся рассказывать: — Это вот ваш аэродром. Здесь — столовая, здесь — командирский клуб. А вот там, дальше, — казармы для красноармейцев и городок, где будете жить…

Комдив внимательно смотрел на нас, лукаво улыбался и, очевидно, думал: какое же впечатление производит это его выступление? А по выражению наших лиц совсем нетрудно было уловить одно — общее недоумение. Дело в том, что стояли мы в чистом поле. Чуть в сторонке от нас виднелся лес, а места, на которые указывал Фроловский, были заснеженны и совершенно пустынны.

— Вопросы есть? — по-военному кратко закончив беседу, спросил комдив, и тогда за всех нас к командующему обратился комэск Гущин.

— А когда это будет — казармы, городок? И кто это все собирается строить?..

— Строить будете сами, — услышали мы в ответ. — Стройматериалы — вот они, под боком, сколько угодно. Вокруг тайга… — Фроловский провел широким жестом слева направо, задумался о чем-то своем и добавил: — Сроки зависят от вас. Я могу дать только палатки. Но в первую очередь собирайте самолеты. Облетаете район — заступайте на боевое дежурство. Враг не дремлет!..

Комдив попрощался с нами, сел в заднюю кабину Р-5 и улетел. А мы разбили палаточный городок и начали жить.

Тяжело было. Зима выдалась морозная. Бесцветным, льдистым стал звездный свет — высоко над землей тянулись холодные и долгие ветры, и даже звезды, казалось, коченели от их дыхания там, наверху. А тихими глухими ночами над нашим палаточным городком чудился мне дальний призрачный звон и до боли знакомая мелодия о широком Амуре, о том, как он несет волны и как ветер поет над ним свои песни.

В общем, как бы там ни было, но через неделю мы уже начали летать, и жизнь палаточного городка вошла в бодрый и деловой ритм.

В каждой палатке на четырех человек мы установили чугунные печки-»буржуйки». Топили их непрерывно по очереди. А сами палатки, чтобы лучше сохранялось тепло, обливали водой и посыпали снегом. Несколько таких слоев образовывали надежное ледяное покрытие, но от «буржуйки» лед таял, и палатки были постоянно мокрые. Но ничего. Мы утеплялись довольно основательно, а точнее, валили на себя, как говорили пилоты, весь свой «послужной список» и спали на высоких нарах. Тому, правда, кто ночью дежурил — следил за печкой, — на следующий день летать было трудно. Какие полеты без отдыха!

И вот тогда я выдвинул рационализаторское предложение. Чтобы пилот, дежуривший при печке, мог все-таки немного поспать, но при этом и огонь ночью не упустил, я устроил своеобразную сигнализацию. Суть ее была проста: бралась алюминиевая проволока и прикреплялась одним концом к печке, а другим с помощью шпагата и бельевой прищепки — к уху. Чтобы ухо не очень-то давила эта прищепка, пружину ее я ослабил. А дальше уже действовали законы физики. Когда печка была раскалена, алюминиевая проволока удлинялась и при этом ее состоянии пилот мог отключаться от обязанностей истопника и спокойно засыпать. Но вот огонь начинал прогорать, печь остывала, и проволока сокращалась, тянула пилота за ухо; мол, вставай, поддай-ка тепла. Один недостаток был в этой в общем-то надежной системе: спать приходилось в строго определенном положении. Но все-таки спать, а не смотреть всю ночь на печку. Народ в отряде по достоинству оценил мое изобретение — запатентовали его под названием «прибор СБЛ», где аббревиатура означала: «связь „буржуйки“ с летчиком», и вскоре приняли на вооружение.

Так мы и перезимовали в палатках.

А с наступлением весны началось фундаментальное строительство всего того, о чем нам рассказывал при первой встрече командующий Фроловский — столовой, домов для командного состава, красноармейских казарм. Только вот пожить мне в отстроенном военном городке пришлось недолго. 7 января меня назначили командиром 61-го отдельного отряда особого назначения.

Стоял отряд на реке Зее, впадающей в Амур, и представлял собой вполне самостоятельную воинскую часть. А это значит, что и горючее, и боеприпасы для авиационной техники, и жилье, и питание, и даже культурные мероприятия для Личного состава, словом, все, что обеспечивало боеготовность отряда, его жизнедеятельность, входило теперь в круг моих обязанностей Таким хозяйством мне ведать никогда не приходилось. Я умел выжать из своего истребителя максимальную скорость, подняться без кислородной маски на такую высоту, до которой не всякий отваживался добираться, наконец, я умел метко поражать разные мишени, учебные цели, но всякие там хозяйственные расчеты — приход, расход, калькуляция, — это для меня был лес более непроходимый, чем амурская тайга.

Я чувствовал, что меня — моего внимания, организованности, в конце концов, просто рабочего дня — на все не хватает. В отряде было несколько типов боевых машин: Р-5, Р-зет, И-15, И-16 и даже два самолета Р-6. Мог ли я, командуя летчиками, летающими на этих машинах, не уметь владеть ими? Конечно, нет. Поэтому сразу же поставил перед собой задачу — освоить все самолеты отряда. Ну а по части хозяйственной, политико-воспитательной и прочей пришлось учиться. Немалую долю этих забот несли, помогая мне, комиссар отряда и мой заместитель по тылу П. И. Игнатов. Опытный тыловой работник, старый коммунист, просто добрый и отзывчивый человек, Петр Иванович всегда находил выход, казалось, из самого безвыходного положения, и я был с ним как за каменной стеной — затерянный в лесах отдельный наш отряд особого назначения ни в чем не нуждался, жил полнокровной и, не боюсь сказать, интересной жизнью. Какая ведь в Приморье охота! А рыбалка?.. Но главное было, конечно, другое — наш отряд по первой команде готов был выполнить любое задание Родины. Об этом мы всегда помнили; и именно это нас сближало.