В тот момент и поступило предложение от Лидуси устроить небольшой пикничок в овраге: напечь картошечки, посидеть у костерка, попеть песни под гитару. Мне никогда не нравились подобные развлечения. Но компания собиралась приятная. Почему бы и нет? Может, и тоска моя развеется? Только чтоб Широкова с собой не брать. Утомил он уже.

Лидусина затея удалась. Здорово оказалось и картошечки печеной поесть, подсмеиваясь над перепачканными золой веселыми лицами. И у костра посидеть. И песни хорошие послушать. Таких я раньше не слыхала. И не знала, что можно так замечательно играть на гитаре. Гитариста звали Славой. Был он маленьким, худеньким, со страшненьким сморщенным личиком. Но пел! Какой голос, какая музыкальность, какой артистизм! Почему я его раньше не знала? Почему раньше не слыхала этих песен? Слушала их не ушами, всем существом своим. Иногда Славик говорил:

— Это Окуджава. А вот это вещь Визбора.

Все казалось новым, интересным, необыкновенным даже. Тоска уходила, уступив место легкой печали.

Занятая новыми впечатлениями, я не заметила, как кто-то еще тихо подошел к нашему костру и сел на землю чуть позади меня. Через несколько минут до сознания дошло: рядом пристроились. Испугалась. Вдруг Широков разнюхал? Обернулась посмотреть. И наткнулась на сосредоточенный взгляд Ивана. Прелесть теплого сентябрьского вечера, душевной музыки, интимности костра улетучилась в один миг. Не то, что руки-ноги, спина напряженно застыла — не повернуться. Пришлось глубоко вздохнуть, делая попытку снять оцепенение. Славик завел новую песню:

Не бродяги, не пропойцы

За столом семи морей

Вы пропойте, вы пропойте

Славу женщине моей…

Воспользовавшись тем, что внимание присутствующих было сосредоточено на Славике, Иван тихо заговорил прямо мне в ухо:

— Кать! Поговорить надо.

— О чем? — спросила шепотом, почти не разжимая губ. Он не удосужился объяснить, сказал только:

— Я сейчас пойду к нашему погребу и буду ждать тебя там. Ты минут через десять приходи.

Он встал и словно растворился в поздних сумерках. Я переваривала его слова. Зачем ему нужен этот разговор? И опять дурацкие приказы: «… надо… приходи…». Вот возьму и не пойду. Он и так испортил мне весь вечер. Одним своим появлением. К тому же довольно поздно. Вон и первые звезды появились. Ползай тут в овраге по его прихоти, ищи в темноте погреб, рискуя навернуться где-нибудь.

Пока я потихонечку наливалась злостью, ко мне пересела Лидуся. Поинтересовалась, что здесь делал ее брат и куда потом пропал? Мне на сей раз ни врать, ни утаивать правду не хотелось. Надоело. Ответила прямо, дескать, ко мне приходил, поговорить хочет, о чем — сама не знаю. Лидуся усмехнулась своим, непонятным для меня, мыслям:

— Припекло его все-таки. Пойдешь?

Я неопределенно пожала плечами.

— Иди, — она говорила очень серьезно. — Если зовет, значит, действительно нужно.

Почему-то именно сейчас мне не верилось Лидусе. Брата она любила. Всегда была на его стороне, всегда находила для него оправдания. Да и не могла она знать о наших с Иваном отношениях. Короче, не хотелось мне идти. Даже любопытство не проснулось. Или я боялась? Не важно. Решила: не пойду! Через полчаса передумала. Потянуло меня к Ивану, как магнитом.

Он лежал прямо на траве под кустом черемухи. Опирался на руку. Курил. Если бы не прохладный воздух и темнота, можно было решить, что он отдыхает. Поза уж больно расслабленная. Заметив меня, сухо проронил:

— Долго ждать заставляешь. Думал уже, не придешь.

Я подошла ближе. Но спросила делано спокойно, невольно копируя его манеру:

— Ну? Зачем звал?

— Сказал: «Разговор есть», — он похлопал по траве рядом с собой. — Садись. Или боишься?

Всем видом демонстрируя, что ничего не боюсь, и пытаясь одновременно унять дрожь в коленях, подошла. Села рядом с ним. От страха и неизвестности в считанные секунды покрылась холодным, липким потом. Надеялась, на сей раз обойдется без пылких объятий и смертельных обид. Только сейчас в голову пришло любопытное сравнение. Наши с Иваном отношения напоминали качели. Вверх-вниз, вверх-вниз…

Иван докурил. Затушил сигарету о землю и сел прямо. Задрал голову к небу. Глядя на чистые, яркие звезды, произнес:

— Ты перестала со мной здороваться. Обходишь десятой дорогой. Не надоело? Мне — так очень! Вот и хочу спросить, как мы дальше жить будем?

Говорил Иван спокойно и вроде несколько равнодушно, но впечатление складывалось, что он действительно намерен прояснить ситуацию до конца. Я растерялась. Не ожидала такой постановки вопроса. Он все еще периодически встречался с Шурочкой Горячевой. Но жениться на ней, как обещал перед армией, пока не собирался. Шурочка устала ждать. Потихоньку заводила новых поклонников. И вот теперь он хочет точно так же встречаться со мной?

— Ты что? Даже разговаривать со мной не желаешь?

Обида в его голосе была едва различима. Но она была. Я не поверила своим ушам. Повернулась посмотреть на него. Проговорила осторожно:

— Вовсе нет. Просто не понимаю, к чему ты клонишь?

Он придвинулся совсем близко. Крепко обнял. Заглянул мне в лицо.

— Нам давно пора быть вместе. Хватит изводить друг друга.

Его слова казались тяжелыми, выверенными до миллиграмма. И они испугали меня. Быть вместе — это ежедневные «качели», это его непереносимые приказы, это подавление моей воли, моих желаний.

— Нет!

Я сделала попытку вырваться. Иван обхватил меня двумя руками, точно спеленал.

— Да! — сказал, как припечатал. — Дать тебе волю, так ты всю жизнь потратишь, решая, хорошо это или плохо.

Сейчас мне стало не до решения такой дилеммы. Голова закружилась и дыхание перехватило. Зато Иван задышал чаще…

Мы лежали с ним на холодной траве и скользили, скользили к дальнему, туманно синеющему берегу. Все было иначе. Все случилось лучше, чем в первый раз. Осмысленнее, что ли? Красивее… И чудеснее… Я кусала губы, стараясь не стонать от удовольствия. Иван, делая большие паузы между словами, шептал мне:

— Вот так… Вот так, дорогая… Кричи, не бойся…

Его бессвязное бормотание казалось мне чужим. Это не мог говорить Иван. Он украл у кого-то взрослые слова и дарит их мне… Но, может, я чего-то просто не понимала?

Потом все тело было пустым и легким. Как воздушный шарик. Ничего больше не хотелось от этого мира, от этой жизни. Я получила все сполна и довольна этим.

Долго пребывать в блаженной истоме не дал Иван. Заставил одеться, застегнуться. Земля, мол, холодная, простудиться легко. Я одевалась и застегивалась, не стесняясь Ивана и его жадных взглядов. И он меня не стеснялся. Вел себя, словно мы давно женаты и между нами нет никаких тайн и секретов. Сам проверил на мне одежду: все ли в порядке? Потом завернул в свой пиджак.

Мы сидели с ним, обнявшись. Молчали. Смотрели на далекие звезды. От земли тянуло сильным холодом, и я начала мерзнуть. Заворочалась, меняя положение так, чтобы при этом Иван не размыкал своих рук.

— Мы уже один раз сидели… точно так же, — неожиданно вспомнил Иван. — Не забыла? Ты маленькая еще была. В яму для погреба свалилась, а я тебя вытаскивал.

— Угу…

И опять молчали. Опять смотрели на звезды. Так бы и просидела с ним всю ночь. Вспоминали бы, целовались… Только домой давно пора. Уже не слышно издалека смеха и гитарных струн. Наверное, все разошлись.

Домой так домой. Иван согласился, не споря. Мы долго отряхивали друг друга. Поминутно целовались. И домой пошли самой дальней, глухой дорогой, чтобы подольше побыть вдвоем. Держались за руки. Приникали друг к другу на минуту. И опять держались за руки. Сначала молчали, прислушиваясь к звукам наступающей ночи, к дальнему лаю собак. Потом потихоньку разговорились. О себе, конечно. О ком же еще? И я по своей наивности поинтересовалась, что мы будем делать дальше? Поженимся? Иван пустился в небрежные рассуждения о том, когда надо вступать в брак, а когда еще рано. Нам было рано. Это я поняла. Заниматься любовью не рано, а семью создавать — молоды еще. Земля начала медленно уплывать у меня из-под ног от таких его слов. Иван что-то объяснял. Я плохо слышала его. Как сквозь вату. Отчаяние разрасталось, разрасталось в груди. Ведь отдала ему все, что имела. А он пожалел мне свою бездарную свободу! Вместе с отчаянием росла боль. Именно боль толкнула меня на злой вопрос: