Когда я доставала из кармана ключи от квартиры, меня затошнило. Да так сильно. Боялась, вырвет прямо у порога. Распахнула дверь, влетела в ванную и склонилась над раковиной. Ничего! Тогда засунула два пальца поглубже в рот. Старое, испытанное еще в студенческие времена средство. И опять ничего. Правда, тошнота немного отступила. Может, это у меня аллергия на Ивана так проявляется? Умылась холодной водой и, не заглядывая в зеркало, прошла в комнату.

Димка все еще смотрел телевизор. И та же поза. И та же тарелка на животе. Только печенья почти не осталось. Вот ведь сластена.

— Вернулась? — деланно равнодушно спросил сын.

Мне вдруг стало любопытно, а чего это он заинтересовался моими делами? К Лидусе чуть ли не погнал. Ох, не спроста…

Не дождавшись ответа, Димка на минуту оторвал свой ясный взор от телевизора. Почти сразу же тарелка с печеньем полетела на пол. Я хотела отругать его. И не смогла. Димка смотрел так испуганно.

— Мам! Что с тобой?

Со мной были головокружение, звон в ушах, тошнота. Но это же на лбу не написано?

— Мам! Ты вся красная! Вся-вся! Как бурак!

— Это я сейчас в ванной постояла. Головой вниз. Вот кровь к щекам и прилила.

— Да ты сама посмотри! — волновался Димка. — У тебя, что щеки, что руки — одного цвета!

Я подняла руки к лицу. Посмотреть. Звон в ушах усилился и все вокруг поползло куда-то в темноту.

…Сон не хотел меня отпускать, давил мягкой лапой. Поэтому просыпалась я долго, медленно вспоминая происшедшие накануне события. Была у Лидуси. Там тихо повздорила с Иваном. Пришла домой и потеряла сознание. Окончательно пришла в себя, когда Лидуся встречала врачей «скорой», а Димка тихо плакал в углу между окном и диваном. Там, где раньше стоял торшер. Сидел на полу и плакал, как маленький. Хорошо, что Ивана не было. Я и так стеснялась. Меня осматривали два молодых фельдшера. Диагноз поставили преглупейший: гипертонический криз. Вкатили пару уколов. Посидели полчаса, напугали больницей. Велели утром непременно вызвать врача и уехали с чистой совестью. Лидуся изобретала на кухне какую-то еду. Димка в своей комнате готовился ко сну. Я лежала, подремывая, и размышляла. Гипертония. Это у меня? Хм, шуточки, однако. Да я за всю свою жизнь ничем не болела. Если не считать того случая, когда папочка меня первый раз выпорол, то один раз была ангина и один раз грипп. Давно. Еще в детстве. На мне пахать можно. Какая тут гипертония?! От чего? На нервной почве, что ли? Как заснула, не помню. Но чай мы с Лидусей не пили. Это точно. Почему же на столе чайные чашки стоят?

Солнечный луч скользнул по лицу. Я повернула голову, чтобы свет не бил в глаза, взглядом наткнулась на часы. Старинные бабушкины настенные часы. С маятником и курантным боем. Стрелки показывали половину одиннадцатого. Мамочка моя! На работу проспала! На оба урока! Никогда со мной такого не было. Что теперь делать? Вот Котов-то порадуется. Такой козырь ему в руки дала.

Я резко села и сразу почувствовала, как кружится голова. Краем глаза заметила возле дивана табуретку. На ней — тарелка, накрытая чистой льняной салфеткой, и бумажка. Потянулась сначала за бумажкой. Так и есть. Записка от Димки. «Мама! Не вставай пожалуйста. Тетя Лида вызовет тебе врача. А я предупрежу завуча. Завтрак на табуретке. Ни о чем не волнуйся. Дима.» В носу предательски защипало. Неужели сын достаточно вырос, чтобы оставлять подобные записки? Мне казалось, он еще настоящий цыпленок. Или просто родителям свойственно видеть своих детей маленькими до самой их старости?

Ладненько. Раз в школу можно не ходить, я решила до прихода врача поработать над конспектами для уроков. Все равно наша участковая раньше трех часов дня не явится. Бабушка перед смертью часто болела, и мне довелось близко познакомиться с причудами районной поликлиники и участкового врача.

Я уселась на диване поудобней. Обложилась со всех сторон необходимыми материалами. И задумалась. Но если бы о конспектах…

Мы с Лидусей собирались в школу. На танцы. Вообще это называлось вечером отдыха старшеклассников. Директор такое название придумал. А на самом деле были обыкновенные танцы. Конечно, комитет комсомола вначале представлял какой-нибудь капустник или монтаж. Например, посвященный 9-му мая, как на сей раз. С монтажами приходилось мириться всем, иначе танцулек не видать. А нам, восьмиклассникам, и монтаж не был в тягость, лишь бы пропустили на вечер.

Собирались мы у меня дома. Мои родители возвращались с работы позже, чем Лидусины. И, естественно, не могли видеть, как мы неумело пачкаем тушью ресницы. Если бы наши предки узнали! Мой отец разорялся бы целый год. А тетя Маша отходила бы обеих мокрой, грязной тряпкой. Тем более, что сегодня Лидуся прихватила с собой мамину губную помаду и тени для век.

— Знаешь, чего скажу? — щебетала она перед зеркалом, слюнявя кудряшки на висках.

— Чего? — откликнулась я, спешно зашивая дырку в тонких колготках. Здоровущая дыра. Хорошо еще, что на пятке, в туфлях не видно будет.

— Ко мне вчера Широков подходил. Ну, Генка Широков из второго подъезда, — пояснила Лидуся, заметив мой непонимающий взгляд.

— И что? — равнодушно спросила я, опять склоняясь над колготками.

— И ничего, — обиделась Лидуся. Не понимала, почему я не разделяю ее энтузиазма. Впрочем, моментально остыла, сменила гнев на милость:

— Про тебя спрашивал.

— А…

Знаю я, что в таких случаях спрашивают парни. Ко мне вон сколько уже подходили. Интересовались Лидусей. Она становилась настоящей красавицей: серо-синие глаза в обрамлении густых черных ресниц, нежный румянец и вьющиеся кольцами темные волосы. И, как настоящая красавица, она была немножко взбалмошной. А во мне ничего такого нет. Особого интереса не представляю. Поэтому предпочитала не обсуждать подобные темы. Меньше комплексовать приходилось. Но разве Лидусю остановишь, если ей чего-то хочется? Это же танк. Правда, очаровательный, с цветами и оборочками. Кроме того, Лидуся с осени вздыхала по одному десятикласснику, звавшемуся Андреем Песковым. И темы, касающиеся весенних эмоций, грели ей душу.

— Знаешь, он так про тебя расспрашивал, так расспрашивал…

Я молча зашивала дырку и соображала, какую юбку надеть. Или брюки? Джинсов у меня нет. А брюки… Почти все девчонки будут в брюках. Сейчас модно. С клешем от колена или от бедра. Значит, лучше — юбку. А к ней зеленый батник, что подарил Никита на 8-ое марта.

— По-моему, он в тебя влюбился, — авторитетно заявила Лидуся, закончив наконец укладывать свои кудряшки.

— Все у тебя повлюблялись, — проворчала я, отбирая у нее тушь, поплевала на брусочек и стала елозить по нему зубной щеткой. — Как втрескалась в своего Пескова, так одну любовь кругом и видишь. Тебе не кажется, что нам еще рано влюбляться?

Лидуся обиженно заморгала накрашенными ресницами.

— Скажи лучше, где мы умываться после танцев будем?

— Как где? В школе, — она потянулась за флакончиком с духами. — В туалете.

— Ну, да, — хмыкнула я. — А если тебя твой Песков провожать пойдет?

Лидуся захохотала. Ей немного нужно было для веселья. Иной раз пальчик покажи, и смеяться будет дня три кряду. Сейчас она представила себе Андрюшу Пескова, разглядывающего ее вымытую до блеска физиономию. Конечно, ни о каком провожании она не мечтала. На танцах десятиклассники нас едва замечали. Но зато пэтэушники не давали проходу.

Сегодня мы с Лидусей оказались переборчивы с партнерами, поэтому почти все медленные танцы простояли в самом дальнем и темном углу. Лидуся наблюдала, как недоступный Песков увивается вокруг Заварихиной.

— У, Заварка! — бухтела Лидуся. — Припомню я тебе!

Грозила кулачком в ее сторону.

Мне весь вечер из солидарности пришлось простоять рядом с Лидусей, выслушивая ее комментарии и жалобы. Но на счет Заварихиной наши мнения совпадали. Ольга кокетничала с Песковым, не отцепляясь от руки Ивана. Бедная Шурочка Горячева готова была предать свою лучшую подружку страшной и мучительной смерти. Я и сама склонялась к аналогичной мысли. Но тут Лидусю осенила блестящая идея, которой она не преминула сразу же поделиться.