И Клементине пришлось крутиться с влюбленным профессором, у которого, судя по тому, как он наступал на ноги партнерше, в голове играла своя музыка.
Жюлиа наконец избавилась от назойливого хлыща: у него были гнилые зубы, и он без конца шептал ей пахучие комплименты. Жюльен воспользовался этим, чтобы пригласить ее, а Пуну он любезно попросил не путаться под ногами: таков жестокий эгоизм тех, кто одержим любовью!
Жюльен танцевал неплохо. Кузина даже удивилась. Он только держался чересчур напряженно. Подняв подбородок, глядя прямо перед собой, безупречно сжав ягодицы, он, едва прикасаясь к Жюлиа, гордо кружил ее в вальсе. Они незаметно приблизились к Шарлю и Клер, которые вальсировали, тесно прижавшись друг к другу: решительно, у них не было стыда!
— Ладно! С меня хватит! — сухо сказала Жюлиа.
И без всяких объяснений бросила Жюльена на середине вальса.
Лизелотта не танцевала. Она отошла на некоторое расстояние, за кусты, куда, как она надеялась, за ней должен был последовать старший брат хлыща с гнилыми зубами. И поскольку дыхание у него было свежее, чем у братишки, он в скором времени добрался до лифчика Лизелотты, который представлял собой последнюю, но неприступную твердыню ее целомудрия.
— Нет! Прошу вас! Мы ведь едва знакомы! — плаксиво повторяла она.
Несколько смущенный сопротивлением — не девушки, а лифчика, — молодой человек прекратил свои наскоки, чтобы перевести дух.
На ней был только лифчик. Что за досада! Трусики ушли сразу, соскользнули с бедер Лизелотты как бы сами по себе. Платье вскоре присоединилось к трусикам, лежавшим на мягкой траве. И на Лизелотте, не считая зловредного лифчика, остался один лишь неощутимый покров ее прозрачной белокурости.
— Вы не должны так делать! За кого вы меня принимаете? — сказала она, ухватив его вдруг за плечи и падая вместе с ним.
В мгновение ока с молодого человека были сорваны брюки и трусы.
Вот беда! Он смотрел на Лизелотту, которая смотрела на него с широкой радушной улыбкой. Вот беда!
— Понимаете, — пролепетал он, — я не привык, чтобы у меня перехватывали инициативу… Сейчас, я сейчас…
Но разъяренная Лизелотта уже одевалась!
— Ах, эти французы! — кисло-сладким голосом проговорила она. — Они много обещают, но эта гора, как у вас говорят, разродится маленькой мышкой!
И она удалилась.
Глава сороковая.
Как малютка Анжель разбила дюжину бокалов
Жюлиа разом задула все шестнадцать свечек. Вокруг зааплодировали. Все по очереди расцеловали ее, поздравили. Только Клер и Шарль держались в сторонке и молчали. Тетя Адель была очень растрогана. Она вспоминала время, когда Жюлиа прыгала на коленях у дяди Эдуара, когда Жюлиа хотела завести у себя в ванне утят, когда Жюлиа объелась клубничным вареньем, — это было только вчера! Только вчера! «Вот так мы и замечаем, что постарели», — сказала Аньес.
«Черта с два!» — мысленно возразил ей Эдуар: он изрядно выпил, и взгляд его блуждал по сторонам, но чаще всего обращался в сторону Анжель.
Анжель в эту минуту разрезала торт. Она резала его на тоненькие кусочки, потому что гостей было много. Эдуар находил, что черное платье Матильды хорошо обрисовывает ее фигуру.
Профессор Гнус хлопнул в ладоши, призывая к тишине.
— Дети мои, друзья мои, к шестнадцатилетию Жюлиа я приготовил вам сюрприз!
Среди присутствующих послышался ропот одобрения.
— Минуточку терпения — и вы его увидите.
— Интересно, что это он опять затеял, — озабоченно сказала Аньес.
— Это не опасно, — прошептала Клементина, с которой профессор только что поделился своим секретом.
Профессор засеменил к кустам, откуда незадолго до этого вышла его дочь. Там у него было приготовлено все необходимое для фейерверка. Все смотрели ему вслед, сгорая от любопытства. И вдруг в небо взвилась первая ракета и рассыпалась пышным снопом синих огней.
Присутствующие ахнули от восторга. Пуна запрыгала от радости. Она обожала фейеверк. Кто-то выключил фонограф, все уселись на траве и стали смотреть. Вторая ракета запаздывала, потому что спички у профессора были плохие и все время ломались.
— Подождите! Подождите! — кричал профессор из кустов.
Все ждали. Спешить было некуда. Эдуар незаметно покинул гостей. Никто не обратил на это внимания. Тем временем Анжель уносила на кухню поднос с пустыми бокалами. Не совсем твердой, но уверенной походкой он двинулся ей наперерез.
— Да, месье?
— Пойдем, моя хорошая!
— Но… месье!
Никаких «но»! Эдуар увлекал ее к теплице, это она сообразила сразу, но что она могла сделать? Если она не пойдет с ним в теплицу, ее, конечно, уволят! Так как же быть? Она не знала! Не знала! Эдуар ускорил шаг, обнял ее, поцеловал в затылок. От него пахло вином еще сильнее, чем от Матье! Они уже входили в теплицу. Ладно! Пускай! Но только быстро! Эдуар расстегнул ей платье. Руки у него дрожали. Анжель охотно помогла бы ему, чтобы ускорить дело, но в руках у нее был поднос с бокалами, и она боялась их разбить, это были хрустальные бокалы, смотри не разбей, сказала мадам, а то удержу из твоего жалованья.
— Дайте мне поставить поднос, месье!
Поздно! Эдуар услужливо выбил поднос у нее из рук, и бокалы и тарелки превратились в осколки. Анжель ничего не оставалось теперь, как только созерцать катастрофу, бессильно опустив руки, склонив голову, с тяжелым сердцем, а в это время Эдуар раздевал ее.
— Будешь умницей — найду тебе мужа! — ободряюще говорил он, снимая с нее трусики.
Но Анжель плевать хотела и на трусики и на мужа! Эдуар мог взять ее как угодно, спереди, сзади, через ухо, если ему так больше нравится. Бедная девушка думала только о разбитых бокалах.
— Какого мужа ты хочешь? Здоровенного, хорошо укомплектованного парня? Ха-ха!
— Не знаю, месье!
— Ну ничего! Нагнись-ка!
И малютка Анжель нагнулась, все еще размышляя о бокалах. Наверно, такие стоят франков сто за штуку. А их там было не меньше двенадцати, если не все пятнадцать! Она пыталась вспомнить, сколько было бокалов, ведь она сама расставляла их на подносе. И стала вполголоса считать: один, два, три, четыре…
Пока Эдуар занимался ею, она успела сосчитать до двенадцати, а потом сбилась со счета.
— Надеюсь, ты умеешь считать до тысячи, — захохотал Эдуар.
Глава сорок первая,
в которой снова бьют стекло
Профессор отыскал наконец в кармане жилета серные спички. Он чиркнул ими о каблук — и ракеты рассыпались красными, зелеными, желтыми огнями! Некоторые из них взлетели довольно высоко. Две или три не взорвались. А одна вдруг изменила траекторию и спикировала на теплицу, где малютка Анжель все еще считала бокалы, но уже совсем тихо, а Эдуар достиг экстаза, воскликнув:
— Черт возьми! Ну и свинья же я!
И в этот миг ракета с грохотом пробила стеклянную крышу теплицы. Она взорвалась у ног Эдуара.
— О! — воскликнули собравшиеся, увидев, как ракета падает на теплицу.
Но профессор уже запустил новую ракету, и все с волнением следили за ней, в то время как совершенно голая Анжель, онемев от ужаса, бежала по лужайке. Каким-то чудом никто ее не заметил.
Что касается Эдуара, то он вышел из теплицы, предварительно приведя в порядок свой туалет, полностью протрезвев и бормоча: «Ну и свинья же я, черт побери! Ну и свинья!» Он решил досмотреть фейерверк и уселся рядом с Аньес, которая сделала ему замечание:
— Но… От вас пахнет паленым, друг мой!
— Да что вы! Неужели?
Глава сорок вторая.
Как праздник был испорчен. Грусть профессора Гнуса
На кухне Жюстина, как могла, утешала Анжель, сбивчиво рассказавшую ей о своем приключении и о том, как из-за месье у нее выпал из рук поднос.
