После обеда он, естественно, захотел покататься с Клер. Но та заставила себя упрашивать. Шарль настаивал. Жюлиа восторгалась: «Вот увидишь, это просто упоительно!» Она любезно поделилась опытом. Ветер так и свистит в ушах! На поворотах очень страшно, заваливаешься на водителя, но на следующем повороте снова оказываешься на своем месте, если тебе этого хочется!

Невеста задыхалась от ярости! Даже Шарлю казалось, что маленькая кузина заходит слишком далеко! Она рассказывает то, чего не было!

Жюльен встал из-за стола, не дослушав о приключениях Жюлиа. Это действовало ему на нервы! Пуна вышла из дому вслед за ним. Они решили пойти к пруду.

Было очень жарко. Пуна и Жюльен улеглись у воды, скрытые со всех сторон высокой травой. Жюльен следил за крохотными насекомыми, которые на секунду-другую неподвижно зависали над поверхностью пруда, а потом вдруг срывались с места, чтобы зависнуть опять, несколькими сантиметрами дальше. Пуна жевала травинку и делилась домашними сплетнями.

— Позавчера Клементина показывала мне свои драгоценности, бриллианты вот такой величины, разные колье, целую кучу колец… Наверняка все это стоит огромных денег!

— Она же снималась в кино… В кино люди зарабатывают целые состояния!

Когда у Жюльена бывало плохое настроение, он охотно давал понять, что знает жизнь.

— А ты знаешь, почему она больше не снимается?

— Из возраста вышла! Ей же как минимум тридцать пять!

— Верно! — сказала Пуна и после минутного раздумья добавила: — Ты знаешь, что у нее было пять мужей?

— Пять?

— Да, пять! Три и два!

— Ухохоталась, наверно!

Пока они так философствовали, кто-то прошел по траве невдалеке от них. Это была Лизелотта, в легоньком платьице, с полотенцем под мышкой. Дети услышали, как похрустывают высохшие травинки. Дойдя до пруда, Лизелотта разделась и закрутила волосы в узел. Пуна наблюдала за ней, приподнявшись на локтях.

— Вот это да! Догола разделась!

Жюльен тоже приподнялся, чтобы посмотреть. Пуна прыснула от смеха, видя, как он завороженно глядит на входящую в воду Лизелотту. Но вот исчезли из виду ноги молодой немки, затем ее бедра и, наконец, талия. Когда Лизелотта превратилась в расплывчатое белое пятно на поверхности воды, Жюльен с пресыщенным видом снова улегся на живот.

— А что ты чувствуешь, когда видишь совсем голую девушку? — поинтересовалась Пуна.

— Это тебя не касается!

— Вот это и есть «натуральная блондинка»? — допытывалась девочка.

Тем временем немка быстро плыла кролем к противоположному берегу. Она вылезла, почти не запыхавшись, и села, опустив ноги в воду.

— Говорят, у таких вот блондинок нет темперамента, — не унималась Пуна.

Лизелотта распустила волосы и отжала их. Потом легла на спину. Ее почти не было видно за высокой травой.

По дороге, проходившей над прудом, ехал на велосипеде почтальон. Это был новый почтальон, молодой, высокий, нескладный, в форменной куртке со слишком короткими рукавами. Брюки тоже были ему коротки, и на уровне икр он сузил их прищепками для белья. Крепкий парень отлично смотрелся на велосипеде: голову он держал прямо, глаза устремлялись к горизонту, нос рассекал пространство, как форштевень корабля. Когда он развозил почту, то в замок заезжал в последнюю очередь, и Жюстина угощала его стаканчиком охлажденного розового вина, а он в знак благодарности галантно щипал ее за ягодицы: так у них было заведено.

Как случилось, что в этот день почтальон посмотрел в сторону пруда? Быть может, свет заходящего солнца бил ему в лицо и заставил опустить глаза? А может быть, бравый почтарь следил за прихотливым полетом бабочки над высокой травой. Суть не в этом!

Пуна и Жюльен увидели, как велосипед вдруг скатился с берега и, наткнувшись на камень, замер у самой воды: казалось, главное транспортное средство почтово-телеграфной службы собиралось нырнуть, но в последнюю минуту передумало, — а в результате его наездник оказался в воздухе.

Полет несчастного почтальона закончился на самой середине пруда. Он не умел плавать и уцепился за свою сумку, как за спасательный круг. Но сумка вскоре пошла на дно — слова оказались слишком весомыми.

— Помогите! Помогите! — кричал письмоносец.

Дочь Рейна уже стояла на берегу, стройная и мускулистая, в сиянии своей натуральной белокурости. Она крикнула во всю мощь своих легких:

— Ja! Ja! Уше иду!

И бросилась в пруд.

Несколькими секундами позже она вытащила бесчувственного почтальона на берег. Она мигом сняла с него одежду, включая длинные кальсоны, и зажала ему нос одной из прищепок для белья, которые обнаружила на его брюках. Затем набрала в грудь побольше воздуха и вдохнула в рот пострадавшему.

Почтальон шевельнулся. Лизелотта без промедления приступила ко второй фазе реанимации. Она уселась на живот почтальона, взяла его за руки и развела их в стороны, одновременно наклонившись над ним. Затем выпрямилась, притянув его руки к себе, наклонилась снова, снова выпрямилась, и так далее, в четком ритме.

— Eins! Zwei! Eins! Zwei!

Почтальон постепенно оживал. Пуна и Жюльен видели, как он зашевелился, и даже слышали, как он заговорил, хотя слов разобрать нельзя было — из-за прищепки на носу. Он все время повторял что-то вроде: «Уш-ш! Плюх! Уш-ш! Плюх!», а Лизелотта наклонялась и выпрямлялась, все быстрей и быстрей, все ритмичней и ритмичней: «Eins! Zwei! Eins! Zwei!»

Затем детям (вернее, одной Пуне, ибо у Жюльена возникли определенные мысли) показалось, что почтальон сопротивляется и хочет прекратить утомительную процедуру спасения. Каждый раз, когда юная валькирия выпрямлялась, он поднимал голову и даже верхнюю часть туловища. При виде того, как он извивается, можно было подумать, что он хочет высвободить руки. Но все было напрасно. Лизелотта не ослабляла хватки и невозмутимо продолжала считать: «Eins! Zwei! Eins! Zwei», а ее движения даже стали более размашистыми.

— Как ты думаешь, это правда помогает? — поинтересовалась Пуна.

Вечером вернулся из деловой поездки Эдуар, отец Жюльена. Все сидели на лужайке, наслаждаясь вечерней прохладой. Шарль предложил дамам выпить по рюмке шерри. На нем были белые брюки и темно-синий клубный пиджак с гербом Пимликского университета, куда родители в свое время послали его заканчивать образование. На Клементине были вечернее платье и большая шляпа. И то и другое — от Пуаре. Клер боялась измять новую юбку и сидела очень прямо, не шевелясь. Жюлиа отпивала шерри маленькими глотками и чувствовала, что пьянеет, — это было необычайно волнующе!

Жюльен первым услышал, как подъезжает автомобиль Эдуара. Он встал и пошел в усыпанную гравием аллею — встречать малолитражку. Машина остановилась в туче пыли. Эдуар был в прескверном настроении. Он сильно хлопнул дверцей, а затем быстро и рассеянно поцеловал Жюльена, которого не видел три месяца.

— Как съездили, друг мой? — спросила Аньес.

— Отвратительно, дорогая… Здравствуйте, милые дамы. Здравствуй, Шарль, малыш… С тех пор как у нас похозяйничал Народный фронт, летом по дорогам стало невозможно ездить!

Он снял перчатки и шляпу, долгим поцелуем прильнул к руке Клементины, затем сел возле Аньес, а Шарль налил ему рюмку шерри.

— Ты смог уладить это дело с ипотекой? — спросила Аньес совсем тихо.

Но Пуна услышала. Она всегда все слышала. И пронзительность ее голоса не уступала остроте ее слуха.

— Тетя Аньес, а что такое ипотека?

— Детям этого не понять, дорогая! — бледнея, ответила Аньес приторно-ласковым тоном.

— Это феноменальное дерьмо, черт подери! — воскликнул обедневший дворянин, не подумав о присутствующих.

Он отпил глоток шерри и скорчил гримасу.

— Это что такое? Микстура от кашля?

— Это шерри! — обиделся Шарль.

Аньес осветила всех лучезарной улыбкой. Клементина кашлянула. Шарль налил всем еще по рюмке шерри: пусть видят, что его не так-то просто привести в замешательство.